Громов: Хозяин теней

И главное, сама семья её не бросила.

Бывает и такое.

— … и потому мы дождёмся выступления… — завершила речь великая княгиня.

А я мысленно застонал.

И опять задался вопросом: на хрена вот это всё надобно? Ну… княгиня, чай, не дура полная и не думает, что у нас нынешняя благодать на постоянной основе. Евдокия Путятична… вынуждена торговать мордою или точнее мордами, нашими, потому что правила у игры такие.

И та сторона их принимает.

И все-то принимают, затевая самодеятельность на коленке, чтобы вызвать притворные слёзы умиления. Матом орать охота.

Но молчим.

Идём в колонне, ибо чую затылком напряжённые взгляды наставников. Ну а дальше — представление. Во дворе старшаки сколотили некое подобие помоста, на котором и разыгрываются сценки, большею частью библейские.

Хотя…

Наше место — перед сценой, на жестких лавках. Благо, руководство вполне отдавало себе отчёт, что младших за пару дней в артистов не превратишь, а потому и не пыталось. Да и зрители для массовости нужны были. В общем, сидели.

В первом ряду — фрейлины.

Потом, на мягких креслах, Елена Ивановна и Евдокия Путятична, ну и ещё пару свитских дам, из числа наиболее приближённых. В третьем ряду — остальные.

Далее шёл ряд пустой, отделявший особу важную от нас, ну и собственно лавки.

И мы.

Метелька устроился рядом.

— Красивая, — вздохнул он, и гадать не след, о ком.

— Расскажи, — Савка шмыгнул носом. — А то я… только светится.

— Ярко?

— Ага…

— Мозырь сказал, что этими днями все на дно залегли. Как узнали, что в наших краях она, так прям и всё. Он сказал, лично руки повыдёргивает тому, кто шалить вздумает. А то же ж… не приведи Боже, — Метелька перекрестился. — В Таганроге, слыхал, кому-то из Романовых кошелек подрезали, когда тот на ярмарку попёрся… этим… когнитом.

— Инкогнито?

— Во-во… ему и подрезали. На лбу-то не написано, что государевой крови. Так такой шухер учинили, что прям жуть. А потом вывернули так, что это не вор честный, а этот… бомбист. Тогда весь город вычистили, три состава на каторгу пошло прямым рейсом.

Интересно.

Куда интересней сцены изгнания из Рая, в которой обряженного в хламиду старшака пытаются выставить Евой. И наши, глядя на это, изо всех сил стараются не ржать.

— Ну и Мозырь, конечно, ругался страсть… у него планы были.

Я думаю.

Народные гулянья. Веселье. Алкоголь, без которого веселья не бывает. Самое оно, чтоб карманы чистить.

— Но тут шкура своя дороже.

— Это тебе Мозырь сказал?

— Смеёшься? — Метелька даже повернулся ко мне. — Так… нашептали знакомые. Девок непотребных и тех по домам позапирали, чтоб не приведи боже не попались на глаза…

И снова перекрестился.

Там и добавил:

— Добрая она просто… страсть до чего добрая… всех жалеет. И прям чуется, что с них, с ангелов, Романовы и пошли…

— Чего? — этого я уже не понял.

— Того! Ну ты, Савка… хоть и барчук, но тупой. Разве ж не знаешь, что Романовы ж ангельской крови?

Вот это новость.

Я поглядел на Елену Ивановну.

Светится.

Ярко так светится. Солнышком. Ангельской крови…

— И в день, когда случилось непоправимое, — голос отца Афанасия загудел подобно колоколу. — И нарушились границы мира. И разверзлись врата чудовищные…

— А, это про Беду, — Метелька пихнул рукой в спину. — Мне Тоська, из старших, жаловался, что всю ночь адские бездны малевали. А Зоська орала, что они зазря хорошие простыни переводят. И батюшка наш тоже орал, что это для благого дела, а ей простыней каких-то на адские бездны жалко.

— Что за беда?

— Барчук… ты…

— У меня мозговая горячка была, — отвечаю за Савку, который сытый впал в какую-то престранную полудрёму. Надеюсь, что выпадет, потому что ну не дело это. — Так что мозги жарило.

— А… — потянул Метелька. — Тогда понятно… у нас в селе у одного тоже была. Батюшку соборовать звали. Ну и мой попёрся, а я с ним. Когда соборуют, то потом кормят хорошо.

Цинично.

Но вполне себе понятно.

— Так тот потом не помер, а поправился. Только дурачком стал. И лицо перекривило, и руку скрючило. У тебя там…

— Руку у меня не скрючило. Просто… иногда чего-то не помню.

— Бывает, — Метелька разом утратил интерес к проблеме. — А Беда… ну беда. Раньше, бают, дарников не было. И теней не было. И жили люди вот как люди. А оно потом как шваркнуло с небес чегой-то… это…

— Тело небесное, — прошелестел Савка, выпадая из анабиоза. — Мне наставник сказал, что это было тело небесное из космических глубин прилетевшее. А мама говорила, что неправда, что это не тело, а гнев божий за грехи человеческие.

— Вот… и лупануло так, что прям всех проняло. И небеса стали чёрными, и наступила ночь, а в ней пришли тени…

— И небеса, — точно услышав Метельку, пробасил отец Афанасий, — сделались черны и непроглядны. Тучи густой пыли укрыли светила. Сердца людские преисполнились страхом.

Я сказал, что не интересно?

Беру слова назад. Очень интересно. До охренения просто.

— Тогда-то во тьме и появились тени. Вернулись, дабы нести людям смерть и разрушения…

Что-то загремело, загрохотало.

И видать, представление удалось, если за нашей спиной кто-то охнул.