В город мы выбрались тем же вечером.
Отчаянно зевающий Метелька, который, кажется, на ходу готов был уснуть, Еремей и я. Причём Фёдор лишь поклонился, да и прочие все сделали вид, что так и надо. Еремей сам сел за руль. И машина его, низкая, чёрная, пусть не выглядела роскошной, но явно была получше наших, приютских.
— А почему они молчат? — спросил я, услышав, как изменилось Метелькино дыхание. Он, забравшись на заднее сиденье, просто лёг, свернулся калачиком, сунув руки под щёку. — Фёдор… и остальные тоже? Мы же и занятия пропустили. И работы. И сейчас тоже вон уехали.
— Сказал, что вами велено заниматься. Что приглядывается к вам один человек, — отозвался Еремей, пребывавший, как мне показалось, в весьма неплохом расположении духа. — И что просил меня оценить… как его там…
— Потенциал?
— Его.
— И поверили?
— Отчего бы и нет. Люди охотно верят в то, что не создаёт им лишних проблем.
А он, однако, ещё и философ.
— Подремай, — велел Еремей, обрывая дальнейшие расспросы.
И я не стал спорить. Скинул растоптанные ботинки и скрутился кое-как. Места было не сказать, чтобы много, но вдвоём с Метелькой уместились. Я даже сделал попытку подумать над ситуацией, но так вот… соскользнул в сон. А когда проснулся, понял, что машина стоит.
Что за окнами темень.
И водительская дверь открыта, а у неё виднеется знакомая серая фигура.
Я подавил зевок, пытаясь сообразить, где нахожусь, но получалось слабо. И тело разнылось вдруг, все мышцы разом, то ли от неудобного лежания, то ли от падений многих.
— Эй, — я дернул Метельку за ногу. Та впивалась в рёбра, но Метелька вставать не захотел, повернулся на другой бок и проворчал что-то невразумительное. — Давай, просыпайся, приехали.
И попытался нашарить ручку. Но дверцу открыл уже Еремей.
— Проснулся? — спросил он. — На от, перекуси.
Из бумажного пакета сытно пахло мясом, и запах этот тотчас разбудил Метельку.
— Спасибо, — я вытащил лепёшку с мясною начинкой. Щедро сдобренная специями, она была одновременно остра до невозможности и столь же невозможно вкусна. Метелька впился зубами во вторую. А Еремей только смотрел и курил себе.
Дым несло в сторону.
И мешался он с довольно характерным запахом. Ил? Вода? Трава? Мы на берегу реки, но не там, где вчера. Низкие домики, сцепившись заборами, заслоняли воду. Но она проблескивала чуть дальше, выше, отражая лунный свет. Ещё дальше, точнее выше по улице, проступали смутные очертания каких-то строений, огромных, уродливых. И трубы поднимались по-над ними, подпитывая небо чернотой.
— А где мы? — спросил я. И Савка, в кои-то веки очнувшийся от своей, ставшей уже привычною дрёмы, тоже вопрос повторил.
— Заводская окраина, — Еремей потянулся. — Машину тут оставим и прогуляемся. Там от суконная фабрика стоит, Вышнятских. За нею — литейный заводец и ещё один — химический, но его, поговаривают, скоро закроют. Перемоловы в разорение вошли.
Эти фамилии ни о чём не говорили.
Но слушаю.
И мы идём. Еремей как-то сразу подстраивается под наш шаг, так, чтобы не приходилось бежать, пытаясь поспеть за ним.
— По той стороне — доходные дома, для работничков.
Темные глыбины, в которых то тут, то там проблёскивают искорки огней. Они отделены от реки улицей и широкой полосой света. Исходит тот от фонарей. И главное, что все-то работают, ни одного битого.
Но запах…