Громовая жемчужина

— Подумать только, этому поселению больше пятисот лет. Замки, города, целые царства погибли. А промысловая деревенька все живет, и ничего ей не делается.

— Да, она почти не изменилась, — кивнул Херуки. — Здешний народ удивительно привержен традициям. Мне иногда кажется, что время здесь заблудилось и бродит кругами в этом уютном розовом тумане…

Вблизи Хилла оказалась совсем непохожей на обычную деревню. Просторные дома, приподнятые над землей на сваях, напоминали городские усадьбы; улицы были чистые, словно в лучших кварталах Асадаля. Ничего удивительного — каждый мастер старался перещеголять соседа и пустить пыль в глаза столичным скупщикам-оптовикам. В Хилле не было рынка. Каждый резчик продавал свои изделия сам. Возле заборов на подставках, специальных многоярусных стойках, а то и просто на траве рядами были выставлены кувшины, чаны, кадушки, миски, коробки, лари, складные столики, гребни, резные игрушки… Здесь не жалели ярких красок — сочной красной, сияющей зеленой, небесно-синей, кромешно-черной. Лакированная утварь сияла на солнце так, что на нее больно было смотреть. Точно такие же изделия, только еще не готовые, рядами стояли во дворах — на просушку. Из каждого дома доносилось жужжание токарного станка, или звонкие удары топора, раскалывающего плашки заготовок, или густое и липкое бульканье лака в котлах. Запах свежего дерева мешался с причудливой вонью минеральных и растительных красок.

— Взгляни на эти узоры, — вполголоса заметил Сахемоти, проходя мимо очередной усадьбы-мастерской. — Каждый из них — сложный магический символ. Недействующий и нечитаемый, разумеется. Столетие за столетием здешние мастера воспроизводят их, не понимая смысла. Вот, к примеру, расписной ларец просит благословения богов, которые давно ушли из этого мира… Хотя о чем я — ведь ты, как и любой смертный, не можешь их прочитать. Издержки пьяной травки, а?

— Прочитать не могу, — буркнул Херуки. — Зато вижу, что мастер, который расписывал ларь, думал только о деньгах, которые за него получит. Он работал не сердцем и даже не головой, а одними привычными руками. Даже если б он понимал значения узора, благословения богов он все равно бы не дождался.

Сахемоти кивнул с довольным видом.

— Вот для этого я тебя с собой и взял. Раз ты так хорошо читаешь в душах смертных, то мне понадобится твоя помощь. Найди мне здесь лучшего из мастеров. Такого, у которого есть не только голова и руки, но и душа… такого, у которого ожил бы магический узор, даже если бы он не понимал его смысла.

Херуки пристально посмотрел на него.

— А ты знаешь, что будет дальше с тем человеком, у которого узор оживет? Или тебя это не интересует?

— Ты не хуже меня знаешь, что это невозможно. Я выразился аллегорически. Найди мне лучшего мастера. Вот, к примеру, этот…

Бывшие боги медленно пошли вдоль улицы. Дом следовал за домом, и возле каждого красовались выставленные на продажу образцы изделий. Херуки поначалу выбирал неохотно, но вскоре увлекся и вошел во вкус. Иногда ему хватало одного поверхностного взгляда, иногда он останавливался и долго вертел утварь в руках.

— Здесь рисунок точен, но краски так тусклы, как будто их смешивали осенним вечером… А в этом расписном бочонке чувствуется нетерпение — вон, линии так и пляшут, словно хотят убежать с крышки в ближайший кабак… Ого, сколько посуды у этих ворот! Да только ее резали и расписывали подмастерья, а хозяин лишь ставил подпись. Если так будут поступать все, славе Хиллы быстро придет конец. А вот тут… о, взгляни, Сахемоти! Вот то, что нам надо. Твердая рука, сильные линии и живые цвета…

— …и что ни узор, то отступление от канона, — добавил Сахемоти. — Не знаю, к добру это или к худу. Что ж, давай зайдем.

Мастер оказался старше, чем они предполагали. Почти старик, худой и малорослый, с суровым морщинистым лицом и внимательными глазами. Волосы он на крестьянский манер остриг кружком, зато усы отпустил до самой груди. Руки и одежда мастера были густо покрыты застарелыми и свежими пятнами краски, и даже усам досталось — один был красный, другой зеленый. Звали его громким именем Крапчатый Карась Восемнадцатый. Покупателей он встретил довольно равнодушно.

— Я в розницу не торгую, — сказал он, выходя на крыльцо. — Эта посуда, что у изгороди развешана, уже продана оптовику. Ежели хотите, можете оставить заказ.

— Именно за этим мы и пришли.

— Тогда заходите.

Две трети обширного дома занимала мастерская. Повсюду неустойчивыми башнями громоздились золотистые заготовки, на полу хрустела стружка. Сахемоти прошел к верстаку, снял с плеча короб и достал оттуда нечто плоское, тщательно упакованное в много слоев бумаги и ветоши. Развернув бумагу, он выложил на столешницу деревянную маску.

Маска изображала лицо прекрасной девушки. Белый, с тонким розоватым отливом лак покрылся густой сеткой трещинок, но очертания высокого лба и по-детски округлых щек были так мягки и изящны, что захватывало дух. Пухлые губки маски были раздвинуты в полуулыбке, которая могла означать всё что угодно. В миндалевидных глазницах пряталась темнота.