Громыко. Война, мир и дипломатия

Глава 38. ВАШИНГТОН НА ПЕРЕПУТЬЕ

«Речь идет о вещах слишком серьезных…»

Сменивший Форда президент Джеймс Картер намеревался продолжить переговоры с Москвой, правда, как он заметил, он «не может быть связан предыдущими переговорами».

Киссинджер ушел в отставку. Государственным секретарем стал Сайрус Вэнс, а помощником президента по национальной безопасности, курирующим все спецслужбы, — Збигнев Бжезинский. Первый склонялся к приоритету взаимного сотрудничества с Советским Союзом, второй — к глобальной борьбе.

Одно из первых писем Картера, однако, сразу определило его видение взаимоотношений: отнюдь не в рамках Владивостокских договоренностей.

В частности, он предлагал оставить за рамками Договора ОСВ-2 для последующих переговоров крылатые ракеты большой дальности, «то есть, по сути дела, США хотели развязать себе руки для гонки стратегических вооружений на новом направлении, где, как и в большинстве других случаев, они были в то время впереди СССР»^{369}. Кроме того, Картер претендовал на публичное обсуждение вопроса о правах человека в СССР, что неизбежно повысило бы уровень враждебности в американских СМИ. К тому же президент направил открытое письмо А.Д. Сахарову, знаменитому советскому физику, открыто критикующему советскую власть с правозащитных позиций.

Брежнев, который считал договоренности с Фордом высшим достижением своей дипломатии, был оскорблен. Выходило, что предыдущие пять лет напряженных переговоров, которые сопровождались горячими спорами в Кремле, прошли впустую. Его ответ носил твердый и даже острый характер: «Мы не хотели бы, чтобы испытывалось наше терпение в ведении любых дел международной политики, в том числе и в вопросах советско-американских отношений. Так вести дела с СССР нельзя… Я не подбирал округлых формулировок, хотя, быть может, они были бы и приятнее. Речь идет о вещах слишком серьезных, чтобы оставлять место для каких-то двусмысленностей и недоговоренности»^{370}.

В тексте письма виден стиль Громыко.

К тому же если вспомнить разногласия в Политбюро накануне Владивостока, то «зигзаги» американцев явно ослабляли брежневскую группу.

Вэнс прилетел в Москву, и Брежнев добавил: если хотите вновь обсуждать уже решенные вопросы, тогда мы тоже вернемся к вопросам американских ракет передового базирования в Европе и ядерного оружия у Франции и Британии.

Картер, как пишет Добрынин, был «обижен и разгневан». Дальнейшие переговоры шли трудно, словно спотыкаясь на каждом шагу.

Вашингтон периодически предпринимал попытки увязывать проблемы согласования уровней вооружений с действиями Советского Союза в Анголе, Эфиопии, Южном Йемене и т. д. Как вспоминал Вэнс, «некоторые политические советники президента под предлогом необходимости обезопасить его от критики справа рекомендовали, чтобы мы сознательно тормозили переговоры и ужесточали наши позиции…».

Явный намек на Бжезинского.

Тем не менее в конце сентября 1977 года прошли переговоры Громыко с Картером и Вэнсом, во время которых президент уступил аргументации советского министра и снял предложение о сокращении советских тяжелых ракет. Также было решено продлить действие соглашения ОСВ-1, срок которого истекал 3 октября.

Картер не мог обойти молчанием «права человека» и натолкнулся на непреклонность Громыко: это внутренняя проблема СССР. Тогда президент заговорил об арестованном диссиденте Анатолии Щаранском.

«— Кто такой Щаранский? — невозмутимо спросил Громыко. — И почему мы должны обсуждать его на высшем уровне?

Картер даже несколько растерялся.

— Вы не слышали о Щаранском? — изумленно переспросил он.

— Нет, — с прежней невозмутимостью ответил Громыко. Картер не знал, что еще сказать, и прекратил разговор на эту тему.

Я, должен признаться, про себя даже подумал: “Как ловко умеет вести разговор на деликатные темы наш министр!”

Позже, когда мы с ним сели в машину, чтобы уехать из Белого дома в посольство, Громыко наклонился ко мне и тихо спросил: “Кто такой Щаранский?”

Настал мой черед удивляться. Выяснилось, что он действительно толком не знаком “с делом Щаранского”, поскольку дал указание своим помощникам вообще не показывать ему материалы на такие “вздорные темы”»^{371}.

Несмотря на легкую иронию посла, эпизод весьма выразительный: министр был занят государственной политикой, а диссидентами занимались другие ведомства.

В мемуарах Громыко эпизод отражен с древнеримским спокойствием. Министр попросту закрыл тему, сказав президенту:

«— Не пора ли отказаться от подобных приемов как непродуктивных?

На этом тогда дискуссия о правах осужденного преступника и закончилась»^{372}.