Гросс-адмирал. Воспоминания командующего ВМФ Третьего рейха. 1935-1943

Поэтому я позвонил в ставку фюрера контр-адмиралу Вагнеру и попросил разрешения появиться у Гитлера. На следующее утро, 22 июля, я вылетел в ставку фюрера, где сначала предстал перед генералом Гудерианом, только что назначенным на должность начальника Генерального штаба. Вот-вот должно было начаться обычное совещание, посвященное положению на фронтах. Я лично поприветствовал Гитлера, было это в центре довольно большой группы участников этого совещания.

Каждый из присутствовавших на совещании понимал, что ситуация на Восточном фронте была отчаянной. Фронт в нескольких местах был прорван русскими, а у нас не было достаточных резервов, чтобы закрыть эти прорывы. Поведение Геринга во время совещания было постыдным. Он сидел рядом с Гитлером и пытался давать якобы чрезвычайно важные суждения и советы, на которые Гитлер не обращал ни малейшего внимания. В частности, Геринг, похоже, пытался получше пристроить свою дивизию «Герман Геринг» в этой быстро ухудшающейся обстановке.

После совещания Гитлер пригласил меня на обед, во время которого рассказал мне все о покушении на свою жизнь, а потом показал то место, где оно произошло.

Взрыв бомбы при покушении был столь ужасным, что казалось чудом, почему не погибли все, бывшие в комнате в этот момент. Сам Гитлер был только легко ранен. У стенографиста Бергера взрывом оторвало обе ноги, а полковник Бранд и генерал Кортен, начальник штаба ВВС, были смертельно ранены. Генерал Йодль, контр-адмирал фон Путткаммер и капитан 1-го ранга Ассманн получили ожоги и незначительные ранения. В рану генерала Шмундта попала инфекция столбняка, который привел к его смерти.

Когда я прощался с Гитлером, он понял, что я очень озабочен ситуацией на фронтах, и заверил меня, что линия фронта на востоке вскоре будет восстановлена.

Все время, пока я был в ставке, в моем кармане лежал заряженный пистолет, которым я намеревался воспользоваться в случае необходимости. Но по всей видимости, мое неожиданное появление прямо в ставке фюрера так озадачило моих врагов, что они поспешно отказались от мысли обвинить меня в попытке покушения на жизнь Гитлера. Больше я ничего об этом не слышал, и доктор Гёрдеер в личной записке к Гитлеру заверил его, что я не имею никакого касательства к политике.

Ставшие вскоре известными подробности о попытке покушения и о стоявшей за этим организации (к которой принадлежало значительное число военных) были для меня полной неожиданностью. За все годы моей военной службы ни один человек даже не пробовал подвигнуть меня на какое бы то ни было преступление против государства; более того, никто даже не заговаривал со мной о чем-либо подобном. Да и адмирал Канарис, начальник разведывательного управления Верховного командования вооруженных сил, во время своих докладов мне не обмолвился ни единым словом, что такая группа существует.

Естественно, я знал, что многие, в том числе военные, не были согласны с политикой Гитлера или тем, что он втянул Германию в войну. Я сам входил в число тех, кто часто не соглашался с Гитлером. Но мне никогда не приходило в голову попытаться отстаивать свои взгляды каким-либо другим способом, кроме как в открытом споре, с глазу на глаз, и за весь период моего пребывания на посту командующего я часто полагал своим долгом доводить до Гитлера мои личные мнения, советы и предостережения.

Для меня, так же как и для других, существовал некий предел, до которого я полагал возможным следовать за Гитлером. В этом он убеждался много раз в мирные годы, а наш окончательный разрыв произошел в 1943 году, когда он отдал флоту приказ, который я не мог выполнить. Если бы не разразилась война, то я, наверное, попросил отправить меня в отставку в конце 1939 года или, самое позднее, в 1940 году. Но в преддверии войны я, как и каждый из немцев, полагал своим долгом делать для обороны страны все, что только возможно и сколько возможно. Таков уж природный и патриотический инстинкт любого человека. Но участие в заговоре или coupd'йtat[63] настолько противоречило всей моей природе, что просто не приходило мне в голову.

Что касается политической стороны службы, то я никогда не требовал от кого бы то ни было придерживаться национал-социалистских взглядов против его воли; напротив, я всегда настаивал на сохранении наших старых военных традиций и ценностей. И никогда, пока стоял во главе флота, я не потерпел бы агитации или заговоров кого бы то ни было против флотской дисциплины или преданности государству, которое создавало и пестовало флот с 1921 года. Флот исполнял свой долг перед государством в той мере, в какой может требовать любое государство от своего солдата или матроса. На флоте не существовало условий для возникновения или проведения таких политических акций, как coupd'йtat. Флот и я, как его руководитель, могли следовать только одним курсом – курсом преданности государству, как мы были преданы и Веймарской республике при президентах Эберте и Гинденбурге.