Гросс-адмирал. Воспоминания командующего ВМФ Третьего рейха. 1935-1943

Адмирал Каннингхем побывал в Берлине в декабре 1938 года как один из британских представителей флота, уполномоченных вести переговоры с германским Верховным командованием флота по поводу изменений англогерманского морского соглашения 1935 года. Мы тогда поставили в известность британское адмиралтейство, что, в соответствии с положениями этого соглашения, мы намереваемся построить два крейсера и довести численность нашего подводного флота до 100 процентов от британского подводного флота, как это было позволено соглашением. Переговоры прошли без малейшего препятствия. После их завершения как адмирал Каннингхем, так и я выразили свои надежды, что война между нашими двумя странами никогда не случится. Я убежден, что он высказал это столь же искренне, как и я.

К сожалению, нашему взаимному желанию не суждено было сбыться. Когда, всего восемь месяцев спустя, война все-таки разразилась, адмирал Каннингхем, один из самых выдающихся британских офицеров флота, пошел сражаться за свою родину – как и я за свою.

Глава 22. Шпандау – и возвращение домой

Почти сразу же после того, как Международный военный трибунал в Нюрнберге вынес свой приговор, он был приведен в исполнение. Хотя режим содержания во время процесса был достаточно суров, теперь он стал еще более жестким. Чтобы встретиться со своим адвокатом доктором Симерсом, меня выводили в переговорную комнату прикованным наручником за правую руку к руке моего солдата-охранника. Если во время нашей встречи мне требовалось подписать какую-нибудь бумагу, то охранник должен был двигать рукой в такт со мной. Как и другие обвиняемые, приговоренные к тюремному заключению, я был острижен наголо и переодет в тюремную робу.

Мне тогда шел уже семьдесят первый год.

Затем 18 июля 1947 года вместе с моими товарищами по заключению, бароном фон Нейратом, адмиралом Дёницем, Рудольфом Гессом – бывшим заместителем Гитлера, Вальтером Функом – бывшим президентом Рейхсбанка, министром вооружений Шпеером и руководителем гитлерюгенда фон Ширахом, я был переведен в Шпандау, военную тюрьму четырех союзных держав.

Жизнь в Шпандау весьма отличалась от жизни во внешнем мире, от которой мы были теперь совершенно отрезаны. Один раз в месяц нам разрешалось написать одно короткое письмо, проходившее цензуру; мы также могли получить одно короткое письмо – и оно также проходило цензуру. Довольно часто поступающие письма вообще не передавались нам или передавались в изуродованном цензурой виде – из них были вырезаны большие куски. Письма же, написанные нами, часто передавались на почту слишком поздно для того, чтобы дать возможность нашим родным отправить ответы на них ко дню, отведенному для цензуры.

Раз в два месяца нам разрешалось иметь свидание с одним из членов наших семей, но это свидание длилось не более пятнадцати минут. Моя жена смогла увидеть меня в первый раз только 15 марта 1950 года. Как я уже упоминал, она находилась в заключении в концентрационных лагерях – сначала в Заксенхаузене, а потом в Оберурзеле – вплоть до 1 сентября 1949 года. Почему ей и моему сыну Гансу не было позволено побывать у меня в Шпандау до марта 1950 года, никто никогда не объяснил.

В Шпандау заключенный во время свидания был отделен от своего посетителя частой двойной металлической решеткой. Но даже при этом справа и слева от заключенного сидели переводчики, а при свидании присутствовали офицеры от четырех держав, часто прерывавшие разговор.

Внутри же тюрьмы нам, заключенным, не позволялось общаться друг с другом, и вплоть до лета 1954 года любой разговор во время таких занятий, как уборка помещений, клейка бумажных пакетов или работа в саду тюремного дворика, был строжайше запрещен.

Я предпочел бы не описывать отдельные детали тюремной жизни в Шпандау, пока другие заключенные еще остаются там. Но я хочу сказать, что я не питаю неприязни к британским, французским, американским или русским солдатам, которые охраняли нас; они лишь выполняли приказы. А ни западные демократии, ни Советский Союз не позволят солдату не выполнять воинские приказы. Офицеры-медики, служившие в тюрьме, выполняли свои медицинские обязанности вполне корректно и без личной неприязни к нам. Французские капелланы в тюрьме заслужили нашу особую признательность за гуманность, с которой они выполняли свои функции в пределах того узкого коридора, который был им оставлен. Но, поскольку нам не было позволено общаться с ними, было невозможно получить у них духовное утешение и совет.