Гроссмейстеры афёр

Адвокат предупредил Юлия Львовича, чтобы тот не падал духом. Наивный этот парень — защитник, знал бы он, что встретился с человеком кремниевой воли, апостольского терпения и дьявольской изворотливости! Пояснил, что всякий приговоренный к смертной казни, после вынесения вердикта имеет, как минимум, год в запасе: направление кассаций, прошений в разные инстанции вплоть до Председателя Президиума Верховного Совета СССР, их рассмотрение чиновничьим людом занимает немало времени.

Нацеленные на побег преступники, как правило, используют это время для подготовки какого-нибудь невероятного маневра, чтобы избежать эшафота. При условии, что смертник не сникнет, не опустит руки, не потеряет присутствия духа.

Ведь как было до недавних пор в Китае? Там не тратили пороха и пуль на приговоренных к смерти, нет! Азиатское коварство в действительности безжалостнее, чем о нем могут предполагать. Тем более что это коварство возведено в ранг юридических постулатов, освященных государством. Словом, — никаких обжалований. Но коварство не в этом. В том, что приговоренный был обречен на самоедство. Психологическое. Приговорить-то — приговорили, но когда будет приведен в исполнение приговор, не объявили. И не по ошибке, а потому, что такова была практика и норма китайского судопроизводства и исполнения наказаний. Безнадёга овладевает всяким, попавшим в камеру смертников. Ведь могут расстрелять через час, а могут и через неделю, месяц. Но как правило, даже самых заматеревших более чем на месяц не хватало — не выдерживали психологического прессинга. Каждый лязг запоров на двери камеры воспринимался заключенным как погребальный звон, возвещавший о начале последнего пути к эшафоту. А его, впрочем, и не было, эшафота. В нем не было необходимости. Лязганье запоров, по желанию куражащихся вертухаев, круглосуточный яркий свет в камере, обязательно одиночной, оказывало невыносимое давление, заставлявшее смертника самому искать возможность покончить с жизнью. А коль скоро в камере были только голые стены, да и сам ты нагишом, то из плена жизни люди (или нелюди) вырывались в объятия ставшей вожделенной смерти одним способом: с разбегу бились головой о стены.

Вертухаи добровольному членовредительству не препятствовали, знали по опыту, что если с первой попытки заключенный не сможет выбраться из камеры на тот свет «головой вперёд», то рано или поздно либо повторит эту попытку, либо сойдет с ума. Тронувшись рассудком, человек перестает испытывать чувство голода, значит — вскоре умрет от истощения.

Как бы там ни было, но многовековая тюремная китайская практика свидетельствует, что все заключенные-смертники сами приводили приговор в исполнение. И это официально было признано самым гуманным способом устранения злодея. Ведь человек, лишающий жизни себе подобного, берёт на душу тягчайший грех. Так зачем же плодить грешников, держать институт палачей? Следовать этой дорогой, рассуждали китайские законодатели, значит — возводить грех смертоубийства в ранг государственной политики, освященной законом. Нет — нет, палачи как государственные служащие, как штатная единица органов правосудия существовали, но использовались и привлекались только для казней показательных, вселенского, так сказать, масштаба…

Герцога поместили в камеру отделения смертников, в самой глубине Крестов. Со стороны коридора камеру отделяла толстая решетка, что позволяло вести постоянное за ним наблюдение. Двое надзирателей круглосуточно сидели за столом прямо перед решеткой.

Внутри камера оборудована таким образом, чтобы заключенный всё время оставался на виду. С правой стороны у входа стоит параша, слева — стол и цементные нары. Окна нет. Под потолком круглые сутки горит яркая лампочка. Ночью света недостаточно, чтобы читать, но слишком много, чтобы уснуть.

— Первые дни было ужасно: приходилось всё делать на глазах у посторонних людей — вертухаев. Ну, а если у тебя запор? Так он же под взглядом этих психиатров-самоучек, надзирателей, грозил стать хроническим… Я жил, как голая лошадь на витрине… Но, пожалуй, самое унизительное — это когда меня из клетки выводили на прогулку… Сначала заковывали в кандалы… Да-да, на прогулку… Не бесплатно, конечно, за приличные, можно сказать, деньги… Но надо же было начинать поиски тех, кто с удовольствием и без страха возьмёт… А самым невыносимым было даже не замкнутое пространство камеры-клетки, а тишина… Гнетущая и обволакивающая… И невозможность перемолвиться с кем-нибудь хотя бы словом…

Там, в камере смертников, я в полной мере оценил афоризм моего одесского приятеля Бруно Швондера: «Ничто так не утомляет, как ожидание поезда. Особенно, если лежишь головой на рельсах…»

И если бы я не знал, что на воле Ирма и Марик Хенкин активно подыскивают козла отпущения и мое пребывание в Крестах ограничится тремя-четырьмя неделями, то имел бы реальный шанс подвинуться рассудком…

— Козла отпущения? Что вы имеете в виду? — я воспользовался тем, что Герцог пригубил свой фужер.