Грот афалины (илл. В. Барибы)

Должно быть, они сделали ошибку, не надо было тащиться на «прошпект», как назвал главную улицу Янгов новый знакомый Абдулла. По обходной, что шла в том же направлении, было бы легче скорей добраться до цели, хоть и расстояние длиннее. Но все почему-то потащились на «прошпект», а там, на скрещении с улицами и переулками, создавались большие скопления толп, людские водовороты. Одолеть их было трудно, биргусовцев потоком загнало в боковую улицу. Земляки, замыкавшие шествие, затерялись где-то в толпе. Не стали сопротивляться течению, и оно снова вынесло их на «прошпект». «Хватайтесь крепче друг за друга!» — хрипло кричал Ганеш. И Амат, и Джива ухватились за старосту и Амоса. Как ни кричали — и в одиночку, и все вместе, — не могли дозваться тех, кто отстал, они так и не отозвались. А может, и те кричали, затерявшись, но в этом людском содоме, в гаме, в барабанном грохоте узнать их голоса было трудно. Многие кричали, точно заблудились в джунглях. Янгов отец не шел, а едва переставлял ноги, и его пришлось тащить под руки.

Чем ближе подходили к центру, тем становилось светлей. Но не от солнца, оно еще только собиралось всходить. Над улицей свисали от столба к столбу гирлянды разноцветных электрических лампочек, такими же гирляндами были увиты и сами столбы, стволы пальм. На маковках столбов сверкали чудесные звезды, сделанные из цветных стеклянных трубочек. Свет в этих трубочках дрожал, как живой, и будто переливался. На высоких домах разных контор, офисов, магазинов, банков, отелей светились, прыгали неоновые буквы, пробегали различные рекламные объявления, призывы, сообщения. На глухой высокой стене какого-то небоскреба огненный человек все время наливал из бутылки в стакан пепси-колу, подносил ко рту и выпивал — рот от удовольствия раскрывался до ушей.

Янг шел за отцом, наступал ему на пятки, спотыкался, не зная, куда они бредут, а сам вертел головой — направо, налево, вверх, — чтоб ничего не пропустить. И в этом невероятном, шумном мире живут люди?! И им не страшно?! Но чего им бояться — привыкли. Им интересно, им весело, сытно… Нет, Янг не спит, это все происходит наяву.

Миновали центр города, начало светать. Светлело быстро, сразу — как всегда в тропиках, и вся вакханалия огней начала затихать, гаснуть, пока не исчезла совсем. Солнце поднималось в небе стремительно, тут и там, где встречались промежутки между крышами или дома были низкими, двухэтажными, жаркие лучи пробивались на улицу. До окраины города было еще далеко, там надо будет брести к святому источнику-ручью, сделать омовение, а потом подняться в гору, к храму. Как они дойдут, если отца не держат ноги? И не душно еще, а по нему уже бегут потеки — потно-кровавые, грязные.

Но все на свете кончается, проплюхали по лужам помоев на окраинных переулках, выбрались из трущоб за город. Ручей угадывался в низине, там туча людей — длинная и пестрая, сколько видит глаз. Во многих местах эту тучу закрывали пятна кустов, кучи огромных камней, черно-желтые дымы ритуальных костров. Оттуда доносился густой гул, как с базара в Компонге, этот гул пронизывали треск барабанов, визг флейт.

Ручей кишел людьми. Кто раздевался догола, обмывал свои болячки и язвы, кто плюхался в одежде или в одной набедренной повязке. Многие набирали воду в ладони, окунали в ее лицо, потом пили эту воду — мутную, грязную и, конечно же, заразную. Дед Амос разрешил Янгову отцу только напиться, помыл ему руки, смочил шею и грудь, чтоб он немного пришел в себя, собрал силы для самого ответственного участка пути. Теперь уже ему не запрещали раздирать свое тело ногтями, и скоро на спине и груди, на шее у отца заструились кровавые потеки.

Кто закончил обмывание, пританцовывая приближался к костру. Возле них топтались, подпрыгивали бритоголовые монахи и проповедники в длинных желто-шафрановых хитонах. У божьих служителей надо было получить благословение. Прошли и биргусовцы мимо священнослужителей, шепча молитвы, сложив ладонями руки возле груди. Каждому монахи посыпали на голову щепотку пепла, рисовали на лбу между бровями оранжевое пятно — знак познанной мудрости. Амос пошептался с монахом, и тот пронзил отцу Янга щеки длинным серебристым прутиком, присыпал раны пеплом. На плечи отца повесили деревянную раму, похожую на две соединенные коромыслом буквы «А» — кавади. Кавади было увешано тяжелыми кокосовыми орехами и медными сосудами с молоком — жертвой для Вишну, цветами кокосовой пальмы, похожими на большущие пшеничные колосья. Тяжесть была неимоверной, а для обессиленного человека просто невыносимой.