Гротески

Джионы выложили из кусков угля черный круг рядом с огнем, и туда вступил папалои. Он благословил жарившихся козлов и громким голосом обратился к богу Аллегра Вадра, который знает все. Он просил просветить его, жреца, и всю общину верующих. И бог ответил через него, что все просветят только тогда, когда насладятся козлиным мясом. И черные физиономии прыгнули к копью и стали рвать руками горячее полусырое мясо и пожирать его. Они ломали кости и обгладывали их, затем швыряли через отверстия в крыше в ночную темноту – в честь великого бога Аллег Вадра!

И снова затрещали барабаны. Сначала маленький Гун, за ним Гунтор и Гунторгри, и, наконец, начал свою ужасную песню мощный Ассантор. Все сильнее становилось общее возбуждение, все горячее и теснее сжимались кругом меня черные тела. Авалу убрали копья и затоптали костер, и вся толпа устремилась вперед.

И вот я внезапно увидел, что на корзине стоит мамалои, Аделаида. Я не знаю, откуда она взялась. Она имела на себе, как и все прочие, лишь два красных платка, покрывавших ее бедра и левое плечо. Ее волосы были украшены голубым жреческим платком; ее великолепные белые зубы ярко сверкали в красном сиянии факелов. Она была, что греха таить, сногсшибательна, дивно эффектна! Почтительно склонив голову, папалои протянул ей солидную кружку, полную рома, и она залпом осушила ее. Барабаны замолчали, и она начала – сначала тихо, а затем все с большим и большим подъемом – петь великую песню божественной змеи:

Eh! Eh! Bombé, hen hen!
Canga bafio té
Canga moune dé lé
Canga do ki la, canga li.

Два-три раза пропела она эти дикие слова, и тогда вся толпа в несколько сот пьяных глоток стала подпевать ей:

Eh! Eh! Bombé, hen hen!
Canga bafio té
Canga moune dé lé
Canga do ki la, canga li!

Потом ее пение стало снова стихать и, казалось, замирало. Маленький барабан тихо аккомпанировал ей. Она покачивалась на бедрах, склоняла и поднимала голову и делала руками в воздухе странные змеиные движения. Толпа молчала, затаив дыхание в ожидании. Лишь временами то здесь, то там слышалось легкое шептание: «Будь благословенна Манго, наша жрица… целую тебя… И тебя, Гуанган». Глаза у негров выступали из орбит: все пристально глядели на тихо напевавшую мамалои. И вот она промолвила тихим, почти сонным голосом:

– Идите! Гуэдо, великая змея, слушает вас!

И все устремились к ней. Служители и жрецы с большим трудом поддерживали порядок.

– Будет ли у меня новый осел этим летом?

– Выздоровеет ли мой ребенок?

– Вернется ли ко мне мой милый, которого взяли в солдаты?

У каждого был свой вопрос, свое желание. Черная Пифия отвечала всем. Ее глаза были закрыты, голова низко опущена на грудь, руки протянуты вниз, а пальцы судорожно растопырены. Это были настоящие ответы оракула, в которых не было ни «да», ни «нет», но из которых каждый мог извлечь то, что желал бы услышать. С довольным видом вопрошавшие отходили в сторону и бросали медные монеты в старую войлочную шляпу, которую держал папалои. В ней виднелись также и серебряные монетки.

Барабаны снова загрохотали, и мамалои, казалось, медленно пробуждалась ото сна. Она спрыгнула с корзины, вытащила из нее змею и снова взобралась наверх. Это был длинный черно-желтый уж. Испуганный блеском огней, он высунул язык и обвился вокруг протянутой руки жрицы. Верующие упали ниц и коснулись лбом земли.

– Да здравствует мамалои, наша мать и королева, Гуджа Никон, добрая госпожа!

Они молились великой змее, и жрица принимала от них клятвы вечной верности.

– Пусть сгниет ваш мозг, и пусть сгниют ваши внутренности, если нарушите клятву!

И в ответ на это они восклицали:

– Мы клянемся тремя сильнейшими клятвами тебе, Гугон-Бадагри, снизошедший до нас как Собагуи и как Гуэдо, великий бог Вуду!

Затем мамалои открыла другую корзину, стоявшую за ней. Она вытащила оттуда черных и белых куриц и высоко подбросила их в воздух. Верующие вскочили, схватили трепещущих птиц и оторвали им головы. Они стали жадно пить из тел свежую, льющуюся потоками кровь; ошметки выбросили наружу через отверстия в крыше с восклицаниями:

– Это тебе, Гуэдо, тебе, Гугон-Бадагри, в знак того, что мы сдержим нашу клятву!

Из задних рядов протиснулись вперед шесть человек, встав вокруг мамалои. Они были в дьявольских масках; с плеч у них свешивались козьи шкуры, а тела были вымазаны кровью.

– Бойтесь, бойтесь Симби-Китаса! – завывали они.

Толпа отхлынула назад, и они вступили в освободившееся пространство. Он вели на веревке девочку лет десяти. Девочка с испугом и удивлением оглядывалась кругом, но не кричала; она пошатывалась и едва могла держаться на ногах, совершенно пьяная от рома. Папалои подошел к ней и сказал:

– Я предаю тебя Азилит и Дом-Педро, и пусть они унесут тебя к величайшему из дьяволов, к Симби-Китасу!