Гротески

– Каждый должен закурить папиросу! – распорядился обер-самокатчик.

У большинства парней были папиросы, прочим оные достались из портсигара шефа.

– Я не умею курить! – заявил маленький Фриц. – Меня от дыма тош…

Но я перебил его:

– Красные Самокатчики умеют все!..

Обер возмущенно оглядел свою красную команду.

– Кто тут говорит? – вскричал он. – Запрещаю бесполезные прения! Разумеется, наши парни все умеют! А ну кури, Фриц! Красный Самокатчик так же должен уметь курить, как и молиться!

Фриц зажег свою папиросу, прочие последовали его примеру.

– Так! – промолвил обер-самокатчик и опять заглянул в записку. – Теперь начинается торжество похорон. Мы споем – на мотив из «Финстервальдских певцов» – такие слова:

Самокатчики Красные все порешают,
Для того и живут, для того умирают!

Все пели так, что и гнус бы заплакал, и я им подпевал из ящика.

– Теперь надгробная речь, – проговорил обер и начал: – Ныне нам перепали честь и великое удовольствие впервые, в силу профессии, проводить ближнего к месту вечного упокоения! Хотя о прочих добродетелях усопшего нам мало что известно, но одних его последних распоряжений достаточно, чтобы воздвигнуть ему вечный памятник в сердцах всех Красных Самокатчиков: по три марки сорок пять пфеннигов в час. По сей причине да соединимся дружно в возгласе: нашему благодетелю, блаженно усопшему, – троекратное «ура»!

И Красные Самокатчики взревели: «Ура, ура, ура!»

– Отлично! – проговорил обер, в то время как я благодарно рукоплескал в своем ящике. – Напоследок мы споем любимую песню в бозе почившего: ра-а-а-а-а-а-дуйся, ра-а-а-а-дуйся, дщерь Сиона; лику-у-у-уй, лику-у-у-уй, Иерусалиме!..

Поблизости раздалась другая песнь – на третьей поперечной аллее, восьмой боковой проход, влево от главной дорожки, тоже шли похороны в секции 18679, с левой стороны, наискосок от меня. Хоронили советника фон Эренгафга при страшном скоплении народа: офицеры, судьи, асессоры и тому подобные важные птицы. Но то было погребение в старом стиле – без Красных Самокатчиков.

Герр обер-самокатчик учтиво выждал, пока те кончили, и опять затянул:

– Споем же любимую песню усопшего: дщерь Сиона, радуйся, ра…

Продолжать он не мог, потому что пастор начал гнусавым голосом читать надгробную речь.

Обер-самокатчик подождал пять минут, десять минут; но пастор не умолкал, и мне стало дурно. «Такие речи сильно ускоряют процесс органического разложения», – сказал я себе. Должно быть, обер-самокатчик разделял мой взгляд, потому что он посмотрел на часы. Пастор все говорил и говорил.

Наконец это надоело оберу, ведь ему было заплачено только за два часа! Он отдал лихую отмашку, и во все сорок пять глоток Красных Самокатчиков разом взревели:

– Ра-а-а-а-дуйся, ра-а-адуйся, дщерь Сиона…

Пастор не хотел сдаваться. Но что может самый голосистый проповедник поставить против сорока пяти Красных Самокатчиков? Я удовлетворенно констатировал, что победа – за молодыми. Современные идеи торжествуют, а старый буржуазный мир должен уйти с позором с поля брани: пастор умолк!..

Но духовенство никогда не сознается в поражениях; никогда! Пастор переговорил с некими господами в цилиндрах, а те переговорили с несколькими шуцманами. Шуцманы напялили на голову свои каски и подошли к моей могиле. Они горячо увещевали обер-самокатчика, но тот не сдавался.

– Мы здесь занимаемся нашей профессией, – гордо отвечал он.

– А разрешение у вас есть? – спросил один из шуцманов.

– Конечно! – ответил обер-самокатчик и полез в карман. – Вот! Казенное разрешение на мой кооператив «Красных Самокатчиков».

– Гм… – пробормотал шуцман. – Ну а разрешение на погребение?

– Красные Самокатчики устраивают все! – твердо заявил обер.

– Браво! Браво! – закричал я из своего ящика.

– Здесь никто не смеет кричать «браво»! – воскликнул шуцман.

Он потребовал, чтобы Красные Самокатчики удалились, но обер-самокатчик наотрез отказался: еще не окончена церемония, за которую ему уплачено было по тарифу! Он честный человек, и строжайшее исполнение долга – один из его главных жизненных принципов. Да, этот тип явно намерен был спровоцировать шуцманов. «Какой проницательный гражданин, – думал я, – теперь эта история попадет в прессу и составит ему недурственную рекламу».

Шуцманы орали, но обер орал еще громче. Вскоре на шум сбежались все господа из похоронной процессии советника и стали вмешиваться в спор – все эти судьи, офицеры и асессоры. Последним приперся пастор. Его взору предстали Красные Самокатчики – в своих красных шапках и куртках, с папиросами в зубах.

– Хр-тьфу, – сплюнул он недовольно, после чего напялил очки и прочел на моем ящике: – «Ломкое», «Не кантовать»… Что за цирк вы тут устроили? – строго спросил он.