Гротески

Они натянули на мое лицо маску, как грабители поездов. Из нее на меня дохнуло усыпляющим газом, оставляющим отвратительный привкус. «Неужто в этом величие рая – в ватных барашках и наркозе?» – подумал я.

Я проснулся через несколько часов – ох, и тошнило же меня! Тошнота, так сказать, всю ночь напролет, только блевать было нечем. Мое жалкое положение очень порадовало обеих сестер; они рассказали мне, как чудесно прошла операция. Господа копались у меня в животе три четверти часа, это было одно сплошное удовольствие!

Я лежал в постели, и мне не разрешалось двигаться. Два дня я лишь бранился. Меня мучила страшная жажда, но пить мне не давали. Я был ужасно голоден, но мне ничего не давали есть, по крайней мере, только то, что я совсем не выношу. Жидкая овсянка и всякая дрянь! Райские условия, не иначе. Я ругался целыми днями и гнал вон всех, кто заходил.

Однажды коварный профессор подошел к моей кровати. Его голос не утратил своей медовой сладости.

– Ну, как вы, мой дорогой? – пропел этот мясник, и я оскорбленно отвернулся.

– Мы сменим повязку, – объявил он.

Меня перетянули, будто только что родившую женщину, я едва мог двигаться. Герман, фельдшер-боксер, и медсестры, от которых я не хотел бы получить пощечину из-за их острых коготков, перехватили меня, как младенца, отнесли обратно в операционную, положили на пыточный стол и ослабили повязку.

– Великолепно! Ве-ли-ко-леп-но! Прямо-таки великолепно! – Тайный советник вовсю ликовал. – Ну вы только посмотрите, красота-то какая!

Герман усадил меня, и я посмотрел на свой живот. Там была ужасная дыра; старый белый медведь в зоопарке легко мог засунуть туда лапу.

Мне было очень плохо, но глаза Германа и медсестер сияли от восторга. «Банда садистов!» – подумал я, однако промолчал, чтобы не распалять их еще больше.

– Ах, господин профессор, – сказал я очень скромно, – вы не могли сделать отверстие во мне немного меньше?

– Еще меньше? – прокукарекал он. – Его ж и так, считай, нет! И через эту малютку мы все равно слили из вас целых три литра гноя!

– Так уж и нет? – усомнился я.

– Разумеется! Разве не видите, как хорошо сшит разрез? У вас были камни в желчном пузыре, дорогой мой, полноценные, большие камни в желчном пузыре, они бы доставили вам еще удовольствия! Поэтому я заодно вырезал вам желчный.

Я почувствовал слабость и откинулся назад, в то время как эта банда запихивала кучи тампонов и бинтов в мою дырку. Невероятно, сколько туда влезло: целая семья могла бы нашить из них белья на годы вперед.

– В моем животе больше ничего не осталось? – уточнил я на всякий случай. – Он теперь кажется мне таким пустым.

Профессор утешил меня:

– Ну, самое необходимое мы оставили. Кстати, вы помните прекрасную картину из Пинакотеки Брера?[48] Полотно кисти неизвестного мастера. Великолепная там изображена операция: один бок полностью разрезан, совсем как недавно у…

Я хорошо помнил ту картину. Раньше мне она очень нравилась, но сейчас я нахожу ее действительно отвратительной. Ничего не имею против взрезанных животов как таковых, вот только когда нечто подобное учинили над моим собственным, что-то в этом было не то. Без наркоза мне ничего не оставалось, кроме как потерять сознание, и банда садистов снова могла спокойно рыться в моем животе.

Очнулся я – где бы вы думали? – снова в постели. Я обнаружил, что ругань приносит дико мало пользы. Конечно, и кротость не годится, ничто не годится! Желающим покинуть рай надлежит быть стоиками. Мне приносили довольно много цветов, но я не испытывал за них благодарность. Разве от цветов зарастет мой живот? Мне также прислали икру и устриц, но не разрешили съесть ни одну из них. Предводитель банды слопал все сам.

– Поверьте мне, мой дорогой, – прошипел он, – это в ваших интересах.

Всякое происходило в моих интересах, и ничего из этого я не мог вынести. Во всяком случае, я поклялся всем, что для меня свято, что это будет первый и последний раз в моей жизни, когда я хвораю! Потому что быть больным, уж поверьте, почти что невыносимо.

Я не любил посетителей – у меня было плохое настроение; всех, кто приходил, я немедленно выпроваживал. Только обитателей рая не мог я выгнать – вот бы они изгнали меня! Но никто и не думал об этом – они были очень рады, что мне приходилось тратить здесь свое время попусту.

Как-то меня посетила докторица, она принесла мне овечку из ваты, мол, я могу оставить ее себе на память. Я оторвал голову, хвост и ноги ватной зверюги, которая когда-то была белой, а теперь вся запятнана красной кровью из живота поэта, и швырнул их док-торице в лицо. Затем я спросил: не могут ли они наконец зашить мой живот? Но она сказала, что эта рана – не для шитья; отверстие должно оставаться красиво отверстым до поры до времени. Так приказал тайный советник.

Снова тайный советник! Как я ненавидел этого типа!

– Тайный советник не может… – возмущенно начал было я.

Но она тут же нежно запечатала мне рот ладонью. Если бы только ее рука хотя бы пахла хорошо! Но от нее несло лизолом и больничными запахами.