Гроза

–Сукровица из носа, посмертные выделения? – он указал на забрызганный кровью желтый шарф трупа крупной машинной вязки. – И здесь тоже? – на левом боку бледно-зеленоватая кожа тоже краснела полосками крови. – Или ее тащили?

–Вряд ли, кровь выступила после смерти, такое вызывает резкое падение давления.

–Значит, пришла сюда, замерзла, не смогла согреться, заблудилась? – следователь продолжал осмотр, в нагрудном кармане пуховика трупа цвета хаки обнаружился выпачканный кровью билет на автобус, намокший и полурасползшийся. Соколовский осторожно вложил улику в блокнот, пытаясь расправить.

–Дай посмотреть,– Лебедев близоруко сощурился, вглядываясь в полустершийся клочок грязной бумаги.– билет на автобус?

–Да. Номер не разобрать, но дата отправления стоит 17 марта. Похоже, это потеряшка с Индустриального, они в пятницу возились с ориентировками, по внешнему виду вроде совпадает. Документов при себе нет.

–Передаем индусам по подследственности? – Михеев зевнул.

–Обломится, теперь уже меня к ней привяжут. Слушай, Жека, посмотри, может ее изнасиловать успели?

–Если бы ее насиловали,– резонно возразил Лебедев,– с нее бы штаны сняли, а она чистая и одета полностью. Не катит.

Следователь опять принялся названивать судмедэксперту Семко, динамик что-то бормотал и отключался. Время половина девятого утра, сплошные промедления. Коргин с Михеевым отошли к железнодорожному полотну перекурить. Лебедев шатался по лесу в поисках обломанных нижних ветвей росших поблизости елей, временами он подбирал палки с земли и подолгу вертел их в руках. Как шаман, заклинающий дождь. Причем, заклинающий скверно, морось перешла в частую дробную поливку. Дождевые капли стучали по капюшону куртки следователя, как по шиферной крыше дома, отдаваясь у него в голове. Стоять было сыро, холодно и неудобно, оставалось позавидовать трупу, следившему за ними полузакрытыми водянисто– серыми глазами.

Озябнув окончательно, Соколовский присел на корточки, раскрыл сумку, вытащил оттуда бумагу и планшет, и принялся набрасывать протокол осмотра. До прибытия судмедэксперта действий с телом проводить было нельзя, оставалось молча проклинать Семко, как обычно пустившего в выходные корни у стойки бара. Дождь лил безостановочно, оперативники вернулись под деревья, взъерошенные и злые. Следователь набрал эксперта в двадцатый раз, динамик вообще ответил длинными гудками.

Снег с каждой минутой проседал и опадал, если оставались какие-то следы преступления, быстро увеличивался риск их потери. Томительное ожидание бесило Соколовского, который после нескольких дежурств подряд и так постоянно был на взводе, чувствуя себя профессиональным зомби. Михеев, отсидевший с ним весь универ за одной партой и год армии в одной части, хорошо усвоил, что в такие минуты к Юре лучше не подходить. Лебедев приволок целый ворох палок и сучьев, и принялся их сортировать.

–Есть следы слома?

–Да, ветки обломали вон у тех деревьев,– криминалист махнул рукой влево, в сторону небольшой прогалины,– получается она шла туда, но следов нет.

–Лыжник затоптал, плюс наст проваливается, через три часа ничего, по сути, не останется.

Со стороны железной дороги послышались голоса, из-за деревьев возник судмедэксперт Сергей Семко собственной персоной. Он прихватил дождевик, поэтому, в отличие от остальных, не смахивал на мокрую курицу. Михеев мрачно покосился на него.

–Юрка тебя прибьет

–А мне плевать, у меня еще четыре трупа висят, и на каждом по следаку, которым страсть как охота меня увидеть! У меня полчаса, мужики.

Семко подошел к трупу, механическими движениями автомата принялся снимать с тела одежду. Сапоги – дутыши обтянули ноги так, что встал вопрос, разрезать их или нет. Эксперту было лень осматривать ноги, тем более, что без особого смысла, так что сапоги просто в итоге указали в протоколе как часть описи вещей при убитой. Действовал он быстро и цинично. Но здесь цинизм становится неотъемлемой частью работы, к нему привыкаешь и уже не обращаешь внимания на подобную мелочь. Неделю назад им выпало вытаскивать из переполненной ванны труп парня, вскрывшего себе вены и по классическому сценарию оставившего записку с признанием в любви какой-то школьнице.

Вроде бы избитый и затасканный до предела сюжет, даже глуповатая усмешка мелькала то и дело на тонких губах того же Соколовского, пока он писал там протокол, сидя у ванной с красной водой на типовом железном тонконогом табурете. Но наигранность сюжета здорово меркла при виде заплаканной почерневшей от горя матери, не понимающей, за что ей в сорок один год такой удар. Простая грязь и простое величие смерти обезоруживают даже ее верных слуг, саркастичных и озлобленных псов закона.