Гроза

— Тут отец твой, — продолжал калека, — тоже принялся тебя хвалить. Так хвалил, так хвалил! Но и правда, в тебе столько красоты и прелести, что, как ни хвали, не перехвалишь… А что же ты не спросишь, какие слова про тебя говорил отец? Мне как-то даже неудобно повторять эти слова. Он говорил, что ты подобна нераскрывшемуся еще бутону красной розы, что ты мягка и нежна, как шелк, бела, как сахар, сладка, как мед, вкусна, как свежие сливки. Так кому же не захочется попробовать такое лакомство? — продолжал твой отец. Вот чем обеспокоены мы с женой… Помню, я во сне очень удивился речам твоего отца. Прямо скажу, в былые времена, когда твой отец был жив, я не обращал на него никакого внимания. Я думал, что Чуливай простой чабан, один из бесчисленных чабанов отца. А оказалось, он красноречивее многих древних поэтов, он восхитил меня своими речами. Я внимательно слушаю, а он продолжает: «Благодарение богу, — мы увидели своими глазами, что единственная наша дочь, единственная наша память — Турсунташ — в надежных руках, под защитой Додхудая. Вверяем нашу дочь вам, а вас — богу», и тут вдруг они все исчезли. Слышишь?

— А матушка моя ничего не сказала? — спросила девочка, едва справляясь с волнением.

— Лжец — богу враг. Матушка твоя не вмешивалась в разговор, но всем видом своим и взглядом она поддерживала слова твоего отца. Короче говоря, твои родители поручили тебя мне. Они так и должны были поступить, потому что девочка — все равно что красивое яблоко, так и бросается в глаза. Ты еще молода, еще не понимаешь, что ты сладкий плод, налившийся соком. А у кого же не потекут слюнки, увидев такое яблоко, кому же не захочется насладиться, отведав его! Кому же не захочется сорвать такой плод! В кишлаке кишмя кишат голодные и жадные старые холостяки. Да сохранит тебя бог от плохих глаз, тьфу, тьфу!

Турсунташ отстранилась от Додхудая и отвернулась от него.

— Не отворачивайся! Это я о тебе пекусь, а если бы ты осталась одна, то досталась бы какому-нибудь жадному старику. Что же ты опять отодвигаешься от меня! Я еще не кончил говорить, подвигайся ближе, да садись же ближе ко мне… спасибо той тетушке, твоей Тути. Верно говорят: что знают старики, того не знают и ангелы. Хорошо, что тетушка твоя посоветовалась с Сахибом-саркором. Саркор — из тех, кто стремится совершать благодеяния. Не жалко даже жизни для таких людей, они стоят того…

Додхудай закрыл глаза и долго молчал. Затем как бы спросонья он открыл глаза и в недоумении огляделся вокруг.

Турсунташ тоже невольно огляделась, недоумевая, что такое увидел ее хозяин.

— Да, вот чудеса, увидел я еще один сон. Удивительный сон. Ну, скажи-ка, что я увидел?

Девочка в растерянности молчала и едва выговорила:

— Откуда мне знать…

— Правильно. Сон видел я, откуда же тебе знать. Но надо, чтобы ты знала, надо, чтобы ты обязательно знала. Я должен подробнейше все тебе рассказать. Думаю, что аллах не простит мне, если я утаю какие-нибудь подробности. Видел я, что аллах обеспокоен твоей судьбой. Надо непременно исполнить его волю, а то он накажет и тебя и меня.

— Но как узнать мне его волю? Вы говорите так непонятно…

— Правильно. Откуда тебе все знать, если я не расскажу. Садись же около меня и слушай. Да подвинься поближе ко мне!

Турсунташ немного подвинулась к калеке и немного повернулась к нему лицом. Ее заинтересовало уже, что там он увидел во сне.

— Да, своими глазами я видел и своими ушами я слышал, что аллах обеспокоен. Но все же по виду его можно было понять, что он бесконечно рад твоему приходу в мой дом. А теперь, если мы как можно скорее не исполним его воли, он проклянет нас и нашлет всяческие напасти. Да, чем быстрее мы исполним его желание, тем лучше. Знаешь ли, что ты теперь должна делать…

В это время в комнату вошла пожилая, согбенная женщина. В одной руке она держала большую чашку, а в другой чайник. Сейчас трудно было бы узнать в ней некогда молодую, совестливую и добрую Халпашшу, которая так и состарилась в этом доме, глотая отраву совместной жизни с завистливой и бесстыдной Кимматпашшой. Халпашша, как мы уже знаем, сделалась матерью недоноску и паралитику Додхудаю, заменила ему бедняжку Шамсикамар. Вместо радости она видела в жизни одни только страдания, погибли все ее лучшие мечты, и стремлением совершить благодеяние она тоже ничего не добилась. Только сморщилось ее лицо, согнулся некогда стройный стан, увяла и разрушилась красота.

Халпашша поставила на дастархан принесенные ею чайник и чашку и обратилась к юной помощнице:

— Если ты уже умыла его, то иди и займись своим делом. Я сама накормлю его.

Турсунташ направилась было к выходу, как вдруг Додхудай крикнул:

— Эй ты, вернись!

Турсунташ так и застыла на месте.

— Сама ты иди в комнату! — приказал Додхудай старухе. — Кормить меня будет она. Пусть впредь кормит меня она! Не утруждай себя, когда есть готовая помощница, — сказал он, обратился к девочке, указывая возле себя место: — Садись сюда!

— Ладно, поступай, как хочешь. А я теперь стала не нужна тебе? — сказала бедняжка и направилась к двери.