Гроза на Шпрее

— У вас буйная фантазия, и вы населили окружающий мир всевозможными выдуманными чудовищами. Избавьтесь от первого из них, Хейендопфа, и вы сразу обретете под ногами почву, увидите, как растает этот призрачный мир.

— Мне кажется, что уже чувствую ее кончиками пальцев.

— Рад, что покидаю вас в лучшем настроении.

— Как, вы уже уходите? — опечалилась Джованна.

— К сожалению, у меня масса дел, а вечером я уезжаю.

Но уехать Григорию не удалось. Ни сегодня вечером, ни назавтра.

Утром его вызвали в Пуллах.

Последняя ночь

Конверт, как и два предыдущих, был без штампа. Письмо, наверно, бросили в почтовый ящик поздно ночью или рано утром, когда густой туман так плотно окутал землю, что напоминал студенистую массу, заполнившую весь городок.

Карл Лютц медленно надорвал конверт. Он догадывался о содержании письма и не ошибся: снова ровно отрезанная половинка обычной почтовой бумаги и на ней размашистым, явно измененным почерком написан уже знакомый текст. Правда, не совсем, на этот раз содержание письма несколько отличалось от присланного ранее. С брезгливостью Лютц прочитал:

«Грязная свинья! Ты сам подписал себе смертный приговор. Отныне каждый твой шаг — под нашим прицельным огнем. И не надейся избегнуть кары! Ты пренебрег двумя нашими предупреждениями. Третьего — не будет! Молодые викинги».

Задумчиво покрутив в руках твердый кусочек картона, Лютц с неожиданным для него самого беспокойством подумал, что неплохо было бы всю эту писанину передать полиции, но тотчас отказался от этой мысли. Чушь! Боже, какая чушь! Хорош был бы он, явившись с этой писулькой в полицейское управление. Какие-то молодые бездельники развлекаются, мистифицируя его анонимками, а он, уже пожилой человек, прибежит с этим к людям, у которых и так уйма хлопот.

Бросив письмо на маленький столик, заменявший ему письменный, Лютц надел домашнюю куртку и брюки, позвал хозяйку, у которой снимал комнату на втором этаже коттеджа, и попросил подать обед. Обычно они обедали вместе с фрау Мартой внизу, но сейчас все тело сковала давящая усталость, и Лютц решил поесть у себя. После уроков пришлось остаться на учительский совет и не просто выступить, а отстаивать свои предложения по поводу основательной переработки нового учебника по истории. Нельзя же превращать все последние разделы в некий «довесок» ко всему предыдущему курсу, без критического переосмысления событий, подготовивших почву для возникновения столь чудовищного явления, как фашизм. Не все коллеги согласились с ним, это привело к дискуссии, во время которой ему пришлось выступить более резко, чем он предполагал.

Фрау Марта принесла обед на подносе, но не ушла к себе вниз, а присела на краешек стула, явно желая завязать разговор.

— Приезжал Рихард, — сказала она с окаменевшим лицом. — Я, конечно, напомнила ему, что у меня погибли два сына, и указала на дверь. Тогда он стал угрожать, вопить о высочайшем долге немца. Зачем-то приплел вас. Это меня беспокоит.

— Не волнуйтесь, фрау Марта. Что он может сделать вам или мне?

— Рихард — негодяй. Я до сих пор не рассказывала вам, почему выгнала его из дома, теперь скажу: вступив в гитлерюгенд, он выкрал дневник Вернера и выдал родного брата гестапо. Такой способен на все…

— Способен, но не может. Обстановка изменилась. Не забывайте об этом, милая фрау Марта.

Старая женщина, убежденная в своей правоте, покачала головой.

— Негодяй остается негодяем при всех обстоятельствах. Честный человек может пошатнуться, а потом выпрямиться, бесчестный — лишь притаиться. Рихард из таких. Не каждая мать решится сказать такое о своем сыне, а уж если решится, то… — фрау Марта поднялась. Ее маленькая сухонькая фигурка словно стала выше, она вытянулась как струна, непоколебимая в своей непримиримости к сыну, которого похоронила еще при жизни.

«Возможно, именно Рихард бросил письмо в почтовый ящик», — подумал Лютц, с мужской неуклюжестью стараясь рассеять опасения своей хозяйки. Но каждое его слово заставляло старую женщину еще плотнее сжимать губы, словно она, натыкаясь на что-то острое, сдерживала крик боли. Ничего не ответив, только еще раз упрямо качнув головой, фрау Марта ушла.

Днем поднялся ветер и развеял утренний туман, но тот же ветер пригнал тяжелые серые тучи. Они медленно плыли по небу, словно сытый отяжелевший скот, возвращающийся с пастбища. Потом коровы сбились в стадо и остановились на отдых. И тотчас же на землю брызнуло молоко, заливая четкие силуэты деревьев, стекая с крыш домов. Казалось, вот-вот оно хлынет сквозь окна и зальет комнату. Лютц задернул занавески, включил свет.