Гроза на Шпрее

На далекой окраине — там, где каменная громада города, натолкнувшись на леса и озера, рассыпалась одинокими домиками, в сторону от автострады уходила узкая полоска бетона. В самом начале по обе стороны висело черно-желтое предупреждение: «Privat», дорожку от столба к столбу пересекала белая полоса, обозначавшая границы частных владений. Нырнув в лес и изогнувшись на двух-трех поворотах, дорога обрывалась у массивных ворот, которые, словно туго застегнутая пряжка, стягивали пояс высокой ограды. Участок, скрытый за ней в этом лесистом месте, казался странно голым: ни одного деревца, ни даже кустика.

Возведенные здесь коттеджи и длинные одноэтажные бараки, крытые гофрированным железом, расположены так, что вся территория просматривается насквозь.

В одном из бараков, посреди него, вот уже несколько минут неподвижно стоит Думбрайт. На его квадратном лице с тяжелой нижней челюстью сегодня впервые появилось выражение любопытства.

— Сколько они парятся в этих духовках? — спросил он, взглянув на своего спутника.

— Шесть часов, мистер Думбрайт, — ответил Шлитсен, поглядев на часы.

Из двух высоких, в рост человека, узких металлических пеналов доносились монотонные, пронзительные звонки. Не успевал один звук, многократно ударившись о голые стены огромного помещения, совсем затихнуть, как его сменял новый, неприятный и еще более мощный. Изредка, нарушая эту монотонность, металлические дверцы одного из пеналов вздрагивали, и оттуда доносился стон. Трудно было понять, что кричал человек, запертый в пенале, так как все звуки поглощал очередной громкий звонок. От кабин шел парок.

— Открывайте! — коротко приказал Думбрайт.

Двое дюжих парней в штатском тотчас метнулись к пеналам. Как только они отперли дверцы, из пенала, откуда доносились стоны, вывалился человек и упал на цементный пол. Стараясь подняться, он стал на четвереньки и обезумевшим взглядом озирался вокруг.

— Не могу… не могу… — хрипел он. — Воды!

Другой освобожденный из металлических объятий выглядел значительно лучше. Он вышел из кабины сам и теперь стоял, пошатываясь, чуть сгорбившись. Мокрая рубаха прилипла к телу, по лицу стекали струйки пота. Дышал он тяжело и часто. Из-под нависших бровей на Думбрайта глядели налитые кровью глаза, полные ярости и ненависти.

Думбрайт махнул рукой. Двое подбежали к лежавшему на полу и поволокли его к двери. Второй, пошатываясь, словно пьяный, сам пошел вслед за ними. Думбрайт поглядел на его широкую спину и, когда дверь закрылась, сказал:

— Тот, первый, — слизняк. Сомлел от жары, а ведь тут не жарче, чем у нас во Флориде в обычный день. А второй из той кабины — молодец! Злой! С таким материалом и поработать не жаль… Вот что: пусть немного отдохнет, а потом отвезите его в город поразвлечься с девушками. Он это заслужил. Кто такой?

— Дымов, из пленных. Старательный и способный курсант. Только слишком уж мрачный, скрытный.

— Это не беда. Мы готовим их не в кабаре выступать на потеху публике. А вот с тем сморчком придется повозиться. Такова уж наша судьба, — он похлопал Шлитсена по плечу, — из всякого дерьма делать конфетку… ну, пошли дальше!

Шлитсен едва поспевал за размашисто шагающим Думбрайтом. Тот переходил из комнаты в комнату, из барака в барак, ненадолго останавливался возле маленьких группок курсантов, слушал объяснения инструктора и бросал отрывистые замечания Шлитсену, который старательно прислушивался к ним, иногда даже записывая.

Звезда Шлитсена, которая катастрофически быстро стала закатываться в Испании из-за провала засланных в Прибалтику агентов, после перебазирования школы в Берлин вновь засияла высоко над горизонтом. В Пуллахе нашлись влиятельные друзья, знавшие о его заслугах. Они-то и помогли Шлитсену снова встать на ноги. Как ни странно, но кандидатуру Шлитсена на должность начальника перебазировавшейся из Фигераса школы поддержал даже Нунке.

— Не понимаю, — спрашивал его потом Григорий, — почему вы пренебрегли возможностью раз и навсегда избавиться от этого интригана? Какой смысл держать возле себя человека, готового в любую минуту подставить вам подножку?

— Видите ли, Фред, — хитро прищурился Нунке, — вы знаете мое отношение к Шлитсену и его ко мне. Приятельскими наши отношения никак не назовешь. Я ни на минуту не допускаю мысли, что из чувства благодарности за мою поддержку он оставит меня в покое, станет сдерживать свою страсть к интригам и подкапываниям. И все же я решился его поддержать. А знаете, почему? Да потому, что я его знаю, как собственные мозоли, и смогу предвидеть достаточно точно, как он поведет себя в той или иной ситуации. А провали я кандидатуру Шлитсена — вместо него назначат кого-либо другого, возможно, еще похуже, к характеру которого придется снова приспосабливаться. И еще я взвесил взаимоотношения между Шлитсеном и Думбрайтом. Нашего уважаемого босса даже передернуло, когда он узнал, кто возглавил школу. Конфликт между ними назреет неизбежно, в этом я уверен. И тогда никакие покровители из Пуллаха Шлитсену не помогут.

— Но ведь и вы в значительной мере отвечаете за деятельность школы?