Гроза на Шпрее

— Борьба с агентурой, на которую возложено осуществление плана «НН», осложняется тем, что у этого плана дальний прицел. Тысячи и тысячи гестаповцев и эсэсовцев должны притихнуть, спрятаться как можно глубже, слиться с населением, перевоплотиться в миролюбивых жителей. Всех их предварительно обучили какому-либо ремеслу. Генералы, оберсты, гауптманы — ныне слесаря, часовщики, радиотехники и различная другая мелюзга — заботливо обучаются ремеслу, осев где-нибудь подальше от родных жилищ, копошатся в маленьких мастерских, чинят старые кастрюли, налаживают радиоприемники, вставляют пружины в испорченные часы. Правда, есть еще другая категория агентов: тем поручено обосноваться в органах самоуправления, в полиции, в профсоюзных организациях и выдавать себя за активных антифашистов, поборников демократии. На них заранее были заготовлены справки, в которых гитлеровцы обвиняли своих верных приспешников в государственной измене, в покушении на фюрера и других смертных грехах. В конце войны сотни таких агентов под видом политических заключенных были отосланы в концлагеря, где спокойно ожидали, пока их «освободят» войска союзников. К какой только мимикрии не прибегали фашисты! Еще вчера надменные, выхоленные владыки мира сегодня не брезговали лохмотьями замученных евреев, напяливали на себя их одежду с желтыми полосами на груди и черным крестом на спине, только бы прикинуться жертвами расовой дискриминации. В Брехаммере, например, специально сожгли лагерь, где содержались узники-евреи, чтобы одежду и документы погибших передать эсэсовцам. Я не стану долго задерживаться на «покойниках», которые после пышных похоронных процессий, появлялись где-то в другом уголке страны и, конечно же, под вымышленными именами. А с какой нагрузкой работали тайные косметические кабинеты… На первый взгляд выпадают из общего плана группы «феме», которые чинят суд и расправу над своими соотечественниками антифашистами. Это тайные судилища, созданные по образу и подобию тех, что действовали еще в средневековье, чуть ли не со времен Карла Великого. Гитлеровцы возродили их форму и практику террора и запугивания. Я рассказываю все очень бегло, но, надеюсь, вы представляете, какой грандиозный клубок придется распутать? Как трудно будет обезвредить всю эту нечисть? Кое-что в нашей зоне мы уже сделали. Но мало, слишком мало, несмотря на помощь местного населения. Работа осложняется тем, что руководство подполья очень децентрализовано. Уцепишься за какое-нибудь звено, думаешь — вытянешь всю цепочку, ан нет… Обрыв! К тому же следы чаще всего ведут в неподчиненные нам зоны. Или в полицию, где, по нашим сведениям, в ряде случаев гестаповцы заняли командные посты.

— Ваш рассказ — это общий обзор моего задания? Так я вас понял?

— Совершенно верно. Впрочем, можно и поконкретнее.

Слушая дальнейшие наставления полковника, Григорий машинально ломал веточку, поднятую с земли. На конце ее торчала раскрытая шишка. Почти круглая, она напоминала ежа, выставившего иголки. Григорий взял ее в руку, сжал одеревеневшую бурую шелуху, но как только раскрыл ладонь, шишечка выпрыгнула, словно в нее была вставлена пружинка, и перевернулась.

— Вот так и все мои мысли перевернулись сейчас вверх дном, — грустно улыбнулся Гончаренко, отбрасывая шишку. — Школа… Нунке и Думбрайт… боюсь, они свяжут меня по рукам.

— Скорее развяжут. Не забывайте, школа не сможет находиться в такой изоляции, как это было в Испании. Большой послевоенный город, будь то Мюнхен или Берлин, живет совершенно иной жизнью, особенно в Бизонии[1], с ее кабаре, ресторанами, кафе. К тому же у вас будут помощники. Об этом мы позаботились заранее. В каждом городе есть надежная явка. Микроаппаратуру для фотографирования, миниатюрный магнитофон и другие технические приспособления я вручу вам сейчас, все находится в машине. Кстати, — полковник посмотрел на часы, — пора двигаться. По дороге обмозгуем возможные варианты ваших будущих действий и уточним детали.

По извилистому шоссе машина шла очень медленно. Часто полковник вообще останавливался — «деталей», требующих уточнения, оказалась тьма-тьмущая.

Теперь мне все безразлично

Белая гипсовая маска вместо лица. Расширенные от ужаса глаза. Дрожащие губы, с которых срываются одни лишь стоны. Увидев Лидию в таком состоянии, Григорий оцепенел.

— Что случилось? Да говорите же, наконец, что случилось? И прежде всего, дайте пройти!

Григорий обеими руками обхватил Лидию за плечи, отстранил от двери и быстро вошел в переднюю. Женщина немного пришла в себя.

— Скорее, умоляю, скорее… Синьорине очень плохо. Синьорина умирает! Я схожу с ума, я одна дома… она…

Не закончив фразы, Лидия бросилась в спальню Рамони. Сквозь тяжелые темно-вишневые шторы в комнату пробивался скупой красноватый свет. Попав сюда прямо с улицы, Григорий остановился, ничего не видя вокруг. Медленно, словно из тумана, выплывала шаткая, лишенная четких очертаний мебель.

— Поднимите шторы и раскройте окна!