Гроза тиранов

Вечер. Солнце уже коснулось края гор, скоро на окрестности навалится мгла. Свечей тут не жгут – дорого. Так что придется идти спать. Я вылез во двор, чтобы немного понежиться после сытного ужина. А тут и дед появился, да еще ругается.

– Так о чем, старина?

Мирко чешет заросший подбородок. В руках его длинная глиняная трубка, пальцы теребят кисет с табаком. Местные большей частью нюхают заморскую забаву, кое-кто жует. Курят турки, модники из высшего света и… Мирко.

Дед отворачивает взгляд и нехотя выдает:

– Думаешь, что уже на все горазд? Саблей помахал против немощного и разухарился? – Мирко говорит отрывисто, эмоционально. – А зря!

Я молчу, а дед продолжает меня строить.

– Ты супротив турка стань. Или, не дай Боже, с италийцем или французиком задерись, и все… Минуты не выстоишь! – он уже пальцы начал загибать. – Ноги не гнутся, еле крутишься, дышишь, как чахоточный! Пара ударов, и весь в испарине.

Трубка зажата подмышкой, сам покраснел, волнуется.

– Ладно левая нога твоя. Тут понятно… Так ведь и правая как костыль стоит. Спину скривил, а она ж должна быть прямой… Когда на выпад идешь, всем видно, как будто кричишь сам об этом! Я не успею – годы не те, а кто помоложе, тебя слопают, косточек не оставят!

Дед все-таки забил трубку, подтянул совок с углями, лучиной прикуривает, успокаивается.

– Думаешь, что пуля тебя спасет? Не-е-е… Чтоб выстрелить, надо достать пистоль, пороху досыпать, курок взвести. Да и попасть не всегда получается. Не то, что кинжал или сабля… Они делают «з-з-зык», и дурной головой на свете меньше.

Я принюхался. Точно. Тянет лозовачем… Хорош сиделка! Я – за порог, а он к сундуку с выпивкой. Теперь и позудеть вздумал. Но отчитывать старика не тянет. Видно, что от чистого сердца разговор затеял.

– Не хорохорься! Следи за мной. Коли повторять все будешь в точности, глядишь, и живот сбережешь.

– Ты это к чему, Мирко?

Старик долго смотрит на багровое солнце, вздыхает.

– Я ж не всегда в горах овец пас… Было время, у австрияков в войске отслужил свое… Думал, что ума там наберусь, турок погоняю, – старик усмехнулся, помолчал. – У тебя в глазах огонь. Ты в бой хочешь… Думаешь, что зажило все, вернулась сила. Таких… с огнем в глазах, я, знаешь, сколько перевидал? И почти всех схоронил. Не сразу, так после…

У Мирко дрожат руки. Только сейчас заметил.

– Ты не спеши, Петя… На твой век хватит еще супостатов…

Гайдук расчувствовался, рука его дернулась ко мне, потрепать или похлопать по плечу… Удержался дед. Завязку кисета начал перетягивать.

Что можно ответить на такое?

– Угу…

Знал бы ты, дед, в какие я передряги собираюсь.

Так и сидим… Мирко курит длинную глиняную трубку, моргая подслеповатыми старческими глазами на начинающийся закат. К привычному запаху примешивается легкий вишневый аромат – старик любит разбавлять дорогой табак…

Я режу узор на трости… Молчим и перевариваем ужин. Что еще надо мужчине для достойного окончания дня? Разве что пара бокалов холодного пива и… Впрочем, я бы сейчас остановился на пиве…

6

Утром, после привычной процедуры приема пилюль и притираний, поменяв повязку и намазавшись свежим бальзамом, я иду к спасенной цыганке. Вернее, к дому старого Ивицы, в котором жена его, самая толковая в местной медицине, бабка Ойка, выхаживает юную ведьмарку.

Солнышко только выползло за край гор. На придорожных травах еще лежит роса, в селе свежо. Чистый горный воздух наполняет легкие, вызывая после спертой атмосферы дома настоящее кислородное опьянение. Заливаются в призывных напевах птицы, начинают возиться на своих дворах самые работящие хозяева.

…По спине изредка пробегает холодок от слетающего со склона ветра. Легко и приятно. По-домашнему… Трость в руках сегодня только для форсу. Я бы мог и пистоль оставить в доме, но Мирко будет волноваться, если увидит, что я хожу без оружия. Зачем беспокоить старика?

– Как она? – спрашиваю бабку Ойку.

Старуха рубит отруби для повизгивающего в загоне поросенка. На завалинке у входа степенно сидит дед Ивица. В его руках ножик и незаконченный черенок для лопаты.

Толстенная и не всегда опрятная, бабка очень подвижна для своей комплекции и жизнелюбива. На мой вопрос она машет рукой куда-то за спину и скороговоркой выпаливает:

– Ой, да что тут спрашивать нас. Туда иди – там она.

– Так лучше ей или как?

– Ой, и не спрашивай!

Ойкой ее прозвали давно, очень давно. Именно за эту привычку каждую фразу начинать с любимого восклицания, вставляя его в разговор к месту и не к месту.

Иду за дом. Там, на небольшом взгорке, стоит деревянный лежак со спасенной цыганкой. Френи сидит на краешке, руки ее шарят в траве, на лице блуждает восторженно-глупая улыбка.

– Ты как, красавица?

Девушка не реагирует. Руки по-прежнему шарят в траве, губы тихо бормочут слова незнакомого языка.

Без изменений!

Что же мне с тобой делать-то?