Гроздья гнева

– Завтра комиссия с вами поговорит. Расскажут вам, как тут всем пользоваться, объяснят правила.

Том сказал:

– Слушай, а что это такое? Какая это комиссия?

Сторож откинулся на спинку стула.

– Она делает большую работу. У нас тут пять санитарных корпусов. Каждый посылает своего представителя в Главную комиссию. А она здесь всем заправляет. Ее слово – закон.

– А если они начнут тут командовать?

– Ну что ж, прогнать их можно так же быстро, как и выбрать. Да нет, они хорошо работают. Недавно у нас вот как было. Знаешь проповедников из секты святых прыгунов? От них отбоя нет, чуть где соберется народ, так они сразу проповедовать и берут за это деньги. Захотелось им и сюда пролезть. Из стариков многие были не прочь их послушать. Дело за Главной комиссией – что она скажет. Созвали собрание и решили так: «Проповедовать в лагере разрешается всем. Брать за это деньги не разрешается никому». Старики наши приуныли, потому что с тех пор сюда ни один проповедник не сунулся.

Том засмеялся и спросил:

– Значит те, кто управляет лагерем, они здешние – тут и живут?

– Да. И хорошо работают, со всем справляются.

– А ты говорил про своих собственных полисменов…

– Главная комиссия наблюдает за порядком и устанавливает правила. Потом есть Женская комиссия. Она завтра зайдет к твоей матери. Женщины присматривают за детьми и следят, чтобы в санитарных корпусах было чисто. Если твоя мать не будет работать, ей поручат детей, у которых родители на работе, а когда она сама куда-нибудь устроится – найдутся другие. Они и шитьем занимаются, их здесь этому обучают. Занятия есть всякие.

– Значит, полисменов совсем нет?

– Нет, нет! Без ордера на арест полисмен сюда и сунуться не посмеет.

– Ну а если кто-нибудь набезобразничает или пьяный напьется, драку затеет, тогда что?

Сторож проткнул карандашом промокательную бумажку.

– После первого раза Главная комиссия его предупреждает. После второго дают строгое предупреждение. А после третьего – вон из лагеря.

– Господи боже! Просто собственным ушам не веришь. Сегодня вечером шерифские понятые и эти молодчики в форменных фуражках целый лагерь у реки сожгли.

– К нам они не ходят, – сказал сторож. – По вечерам наша молодежь иногда выставляет охрану вдоль забора, особенно если у нас танцы.

– Танцы? Господи помилуй!

– Танцы каждую субботу. Лучше наших вечеров во всей округе не бывает.

– Вот это я понимаю! Побольше бы таких лагерей. Почему их мало?

Сторож нахмурился.

– До этого тебе придется своим умом доходить. Иди пора спать.

– Спокойной ночи, – сказал Том. – Ма здесь понравится. С ней уж давно как с человеком не обращались.

– Спокойной ночи, – сказал сторож. – Ложись спать. У нас встают рано.

Том шел между двумя рядами палаток. Его глаза привыкли к темноте. Он замечал, что ряды идут прямо, что мусора около палаток не видно. Земля была подметена и полита водой. Из палаток доносился храп. Весь лагерь храпел и посапывал во сне. Том шагал медленно. Он подошел к санитарному корпусу номер четыре и с любопытством оглядел его: низенький, сколочен кое-как, стены неоштукатуренные. Под навесом – открытая с боков прачечная. Он увидел свой грузовик и, тихо ступая, пошел к нему. Брезент был уже поднят на жерди, вокруг стояла тишина. Подойдя ближе, он увидел, как из тени, падавшей от грузовика, отделилась чья-то фигура и шагнула ему навстречу.

Мать тихо спросила:

– Это ты?

– Да.

– Ш-ш! – сказала она. – Все спят. Устали очень.

– Тебе тоже не мешает уснуть, – сказал Том.

– Я тебя поджидала. Ну как?

– Хорошо, – ответил Том. – Только рассказывать я ничего не буду. Завтра утром сама все узнаешь. Тебе здесь понравится.

Она шепнула:

– Говорят, у них горячая вода есть.

– Да. А теперь ложись спи. Когда ты последний раз спала?

Но мать не отставала от него.

– А ты все-таки расскажи.

– Не расскажу. Спать надо.

Она сказала шутливо, совсем по-молодому:

– Разве тут уснешь? Мне все будет думаться, чего это он мне не хочет рассказывать?

– А ты не думай, – сказал Том. – Завтра, как встанешь, надень платье получше, а тогда… тогда сама все узнаешь.

– Нет, я так не усну.

– Уснешь! – Том радостно рассмеялся. – Уснешь!

– Спокойной ночи, – тихо сказала она, нагнулась и юркнула в темную палатку.

Том залез по заднему борту на грузовик. Он лег навзничь на деревянную платформу и, закинув руки за голову, прижал локти к ушам. Ночь была прохладная. Том застегнул пиджак и снова закинул руки. Над головой у него сияли яркие, колючие звезды.

Когда Том проснулся, было еще темно. Его разбудило негромкое постукивание. Он прислушался и снова различил лязганье железа о железо. Он расправил онемевшие члены и поежился, чувствуя утреннюю прохладу. Лагерь спал. Том приподнялся и посмотрел через борт грузовика. Горы на востоке были иссиня-черные, но вот позади них забрезжил слабый свет; он тронул розовым очертания гор и, растекаясь по небу, становился все холоднее, серее, гуще и наконец совсем исчез, слившись с непроглядной ночью на западе. А над долиной уже стлались предрассветные лиловатые сумерки.