Гроздья гнева

– Скоро рассвет, мэм. Вы бы легли, уснули. Я посижу около нее.

– Нет, – ответила мать. – Я не устала.

– Да будет вам, – сказала миссис Уэйнрайт. – Ложитесь, поспите хоть немного.

Мать медленно помахивала картонкой.

– Вы по-дружески к нам отнеслись, – сказала она. – Спасибо вам.

Толстушка улыбнулась.

– Благодарить не за что. У нас у всех одна доля. Случись что с нами, вы бы нам помогли. Или кто другой.

– Да, – сказала мать, – мы бы помогли.

– Или кто другой. Раньше каждый знал только свою семью. Теперь все мы вместе. И чем хуже людям, тем больше у нас забот. Его нельзя было уберечь.

– Я знаю, – сказала мать.

Руфь глубоко вздохнула и отняла руку от лица. Она уставилась невидящими глазами на лампу, потом повернула голову и посмотрела на мать.

– Родилось? – спросила она. – Ребеночек уже есть?

Миссис Уэйнрайт подняла с полу мешок и прикрыла им ящик из-под яблок, стоявший в углу.

– Где ребеночек? – допытывалась Руфь.

Мать провела языком по губам.

– Ребеночка нет. Его и не было. Мы ошиблись.

– Тьфу! – Руфь зевнула. – А я думала, будет ребеночек.

Миссис Уэйнрайт села рядом с матерью и взяла у нее картонку. Мать сложила руки на коленях, ее усталые глаза не отрывались от лица Розы Сарона, забывшейся сном.

– Ну, что же вы? – сказала миссис Уэйнрайт. – Прилягте. Ведь около нее будете. Она вздохнет поглубже, вы и то проснетесь.

– Хорошо. – Мать прилегла на матрац рядом со спящей Розой Сарона. А миссис Уэйнрайт так и осталась возле них.

Отец, Эл и дядя Джон сидели в дверях, глядя, как занимается серый рассвет. Дождь стих, но тучи по-прежнему сплошь затягивали небо. Первые проблески стального света отразились в воде. Из дверей было видно быстрое течение речки, уносившее с собой ветки, ящики, доски. Крутясь воронками, вода стремилась к поляне, к вагонам. От насыпи не осталось и следа. На самой поляне вода стояла спокойно, не потревоженная течением. Границы разлива окаймляла желтая пена. Отец нагнулся и положил прутик на сходни, чуть повыше уровня воды. Они видели, как вода медленно подобралась к нему, подхватила и отнесла в сторону. Отец положил другой прутик, на дюйм выше, и сел, не спуская с него глаз.

– Думаешь, и в вагон проберется? – спросил Эл.

– Не знаю. Ведь еще сколько ее с гор хлынет. Не знаю. Может, и дождь опять пойдет.

Эл сказал:

– Если вода проберется в вагон, так все подмочит.

– Да.

– Больше, чем на три-четыре фута над полом не поднимется, ведь у нее шоссе на пути, она разольется вширь.

– Почему ты так думаешь? – спросил отец.

– А я с того конца вагона следил, как прибывает. – Он вытянул руку. – Вот на сколько поднимется, не больше.

– Ну и что же? – сказал отец. – Пускай. Нас здесь не будет.

– Нет, мы здесь будем. Здесь грузовик. Вода спадет, а с ним после этого на целую неделю хватит возни.

– А что ты придумал?

– Можно вот что сделать: разберем борта у грузовика, устроим настил, поднимем на него все вещи, и самим будет где сидеть.

– Гм! А стряпать как, а что мы будем есть?

– По крайней мере, ничего не подмочит.

Предутренний свет стал ярче, в нем появился серый металлический отблеск. Второй прутик соскользнул с досок, подхваченный водой. Отец положил еще один, повыше.

– Заметно прибывает, – сказал он. – Пожалуй, так и сделаем, как ты говоришь.

Мать беспокойно задвигалась во сне. Глаза у нее были широко открыты. Она крикнула, точно предостерегая:

– Том! Том!

Миссис Уэйнрайт сказала ей что-то успокаивающим голосом. Ресницы вздрогнули и закрылись снова, и мать съежилась, так и не расставшись со своим тревожным сном. Миссис Уэйнрайт встала и подошла к двери.

– Слушайте, – тихо сказала она. – Нам отсюда скоро не выбраться, – и протянула руку, показывая в тот угол, где стоял ящик из-под яблок. – Нехорошо так оставлять. Лишние слезы, лишнее горе. Может, вы унесете его… похороните где-нибудь…

Они молчали. Отец заговорил первый:

– Да, верно. Лишнее горе. Но, по закону, так просто нельзя хоронить.

– Мало ли что мы делаем против закона, когда ничего другого не придумаешь.

– Да.

Эл сказал:

– Пока вода не поднялась еще выше, надо разобрать борта.

Отец повернулся к дяде Джону.

– Может, ты его похоронишь, а мы с Элом перетащим сюда доски?

Дядя Джон угрюмо проговорил:

– Почему я должен это делать? Почему не вы? Я не хочу. – И тут же добавил: – Ладно. Я все сделаю. Ладно, похороню. – И громче, срывающимся голосом: – Дайте его. Дайте его мне.

– Тише, как бы не разбудить их, – сказала миссис Уэйнрайт. Она вынесла ящик и бережно расправила сверху мешок.

– Лопата там, за тобой, – сказал отец.

Дядя Джон взял лопату. Он соскользнул по доскам вниз и, не найдя сразу дна, очутился почти по пояс в медленно колыхавшейся воде. Он принял ящик другой рукой и сунул его под мышку.

Отец сказал:

– Пошли, Эл. Разберем борта.