Гроздья гнева

Они сбились в кучу на высоком настиле и сидели молчаливые, хмурые. Вода в вагоне поднялась на шесть дюймов и только потом залила шоссе и хлопковое поле по ту сторону дорожной насыпи. Остаток этого дня и всю ночь промокшие насквозь мужчины спали на снятой с петель двери. Мать лежала рядом с Розой Сарона. Она то перешептывалась с ней, то садилась на матраце, в тяжелом раздумье глядя перед собой. Оставшийся от завтрака хлеб был спрятан под одеялом.

Дождь шел теперь с перерывами – короткие шквалы сменялись затишьем. На следующий день утром отец ушел куда-то, прямо по воде, и вернулся с десятком картофелин в кармане. Мать хмуро смотрела, как он выломал несколько досок из внутренней обшивки вагона, разжег печку и зачерпнул воды в котелок. Они ели горячую картошку руками. И когда эта последняя пища была съедена, все сидели молча, не отводя глаз от серой воды, и легли спать только за полночь.

Наступило утро, тревожный сон оборвался сразу. Роза Сарона шепнула что-то матери.

Мать кивнула.

– Да, – сказала она. – Пора. – Потом повернулась к мужчинам, лежавшим на снятой с петель двери. – Мы уходим, – яростно сказала она, – будем искать, где повыше. Вы – хотите оставайтесь, хотите нет, а я заберу с собой Розу и ребятишек и уйду.

– Нельзя отсюда уходить, – слабо запротестовал отец.

– Хорошо. Тогда, может, вы донесете Розу до шоссе и вернетесь обратно? Дождя сейчас нет. Мы уходим.

– Хорошо. Мы тоже пойдем.

Эл сказал:

– Я не пойду, ма.

– Почему?

– Мы с Эгги…

Мать улыбнулась.

– Конечно, Эл, – сказала она. – Оставайся. Присмотришь тут за вещами. Вода спадет, мы вернемся. Скорее, пока нет дождя, – торопила она отца. – Вставай, Роза. Поищем, где посуше.

– Я сама пойду.

– Потом попробуешь, когда выберемся на дорогу. Ну, подставляй спину, па.

Отец спрыгнул в воду и стал там. Мать помогла Розе Сарона слезть и подвела ее к двери. Отец взял ее на руки, поднял как можно выше и, осторожно ступая по глубокой воде, обогнул вагон и пошел к шоссе. Там он спустил ее с рук и обнял за плечи. Дядя Джон шел за ними следом, неся Руфь. Мать соскользнула в воду, и платье вздулось вокруг нее пузырем.

– Уинфилд, садись ко мне на плечи. Эл, вода спадет, мы вернемся. Эл… – Она помолчала. – Если… если придет Том… скажи ему, что мы вернемся. Скажи, чтобы поосторожнее был. Уинфилд, садись на плечи… вот так. Не болтай ногами.

Пошатываясь из стороны в сторону, она пошла по глубокой – по грудь – воде. Мужчины помогли ей взобраться на дорожную насыпь и приняли от нее Уинфилда.

Они стояли на шоссе, глядя назад, на красные квадраты товарных вагонов, на грузовики и легковые машины, залитые медленно колыхавшейся водой. И дождь пошел снова, но легкий, моросящий.

– Пойдемте, – сказала мать. – Роза, ты сможешь идти сама?

– Голова немного кружится, – ответила Роза Сарона. – И такая ломота во всем теле, будто меня избили.

Отец жалобно протянул:

– Пойдем, – а куда пойдем?

– Не знаю. Ну, пошли. Помоги Розе. – Мать взяла ее под правую руку, отец под левую. – Поищем сухое место. Что же делать? Вы второй день ходите во всем мокром.

Они медленно двинулись дальше. Они слышали, как несется вода в речке вдоль дороги. Руфь и Уинфилд шагали впереди, разбрызгивая лужи. Небо потемнело, дождь хлынул сильнее. Движения на шоссе не было.

– Надо торопиться, – сказала мать. – Если Роза у нас промокнет, просто не знаю, что с ней будет.

– А куда нам торопиться, этого ты не сказала, – язвительно заметил отец.

Дорога свернула в сторону, следуя излучине речки. Мать окинула взглядом залитое водой поле. Далеко впереди, немного левее, на невысоком холме стоял потемневший от дождя сарай.

– Смотрите! – сказала мать. – Смотрите! Там, наверно, сухо. Пойдемте туда, переждем дождь.

Отец вздохнул.

– Как бы хозяева не выгнали.

Впереди у дороги Руфь приметила красное пятнышко. Она кинулась туда. Жалкий кустик дикой герани, на нем единственный цветок, побитый дождем. Руфь сорвала его. Она бережно отделила один лепесток от венчика и прилепила его себе на нос. Уинфилд подбежал к ней.

– А мне дашь? – спросил он.

– Ну уж нет, сэр! Это мое. Я сама нашла. – Она прилепила – теперь уже на лоб – еще один красный лепесток, похожий на ярко-красное сердце.

– Руфь! Дай мне! Ну дай! – Уинфилд хотел вырвать у нее цветок, но промахнулся, и Руфь ударила его по лицу. Он застыл на месте от неожиданности, потом губы у него дрогнули, из глаз полились слезы.

В это время подошли остальные.

– Ну, что такое? – спросила мать. – Что такое?

– Он хотел отнять мой цветок.

Уинфилд проговорил сквозь слезы:

– Мне только один… я тоже хочу на нос.

– Дай ему, Руфь.

– Пусть сам найдет. Это мое.

– Руфь! Дай ему лепесток.

Руфь почувствовала угрозу в словах матери и решила переменить тактику.

– Ну ладно, – сказала она добреньким голосом. – Я сама тебе прилеплю. – Старшие пошли дальше. Уинфилд вытянул шею. Руфь лизнула лепесток и больно пришлепнула его к носу Уинфилда. – Ах ты сволочь! – тихо сказала она. Уинфилд потрогал лепесток и прижал его плотнее. Они побежали догонять старших. Руфь уже потеряла всякий интерес к своей находке. – Вот, – сказала она, – возьми еще. Прилепи на лоб.