Грозная Русь против «смердяковщины»

– осуществляются конфискации имущества монастырей и элиты (естественно);

– разрушаются высокие здания, посечено «все красивое», то есть сносятся с лица земли терема заговорщиков (мера, нередко применяемая и в наше время);

– насилуют девушек из «крамольных семей» (по меркам нашего времени, омерзительно, а по тем временам естественно);

– убивают пленных иноземцев, в основном поляков, а также членов их семей (крайне жестоко, но в рамках понятий эпохи, с поправкой же на военное время и особые обстоятельства, так и естественно);

– а «в реку (надо полагать, в проруби) сбрасывались» не люди, а пожитки, вешали же только тех, кто пытался что-то спасать. Плюс местных, новгородских, мародеров. Иными словами, никакого геноцида, напротив, жесткий порядок. А все остальное, уж простите, кошмарики для европейской публики.

А что же на самом деле?

А на самом деле все просто и логично. 2 января первые опричные отряды вышли к городу и разбили заставы. То есть оцепили «зараженную» местность, исключив возможность бегства заговорщиков и их пособников. 6 (или 8) января 1570 г. в город вошел царь, сразу же, во время торжественной встречи на Великом мосту четко дав понять Пимену, что говорить с ним не намерен: «Злочестивец! В руке твоей – не Крест животворящий, но оружие убийственное, которое ты вместе со своими злоумышленниками хочешь вонзить нам в сердце! Знаю умысел твой… хотите отчизну нашей державы, Великий Новгород, передать польскому королю. Отсель ты не Пастырь, а враг Церкви и Святой Софии, хищный волк, губитель».

Архиепископа тотчас взяли под стражу вместе с самыми видными из сопровождающих лиц, мгновенно начались аресты по уже подготовленным спискам, Иван же останавливается на Городище, где, по «классической версии», и начались основные ужасы, описанные выше. Впрочем, то, что мы уже знаем, позволяет утверждать, что ни о 700 тысяч жертв (по фантазеру Горсею), ни даже 15 тысяч (по Таубе, Крузе и Курбскому) речи нет. Руслан Скрынников, жизнь положивший на изучение темы, предлагает цифру в 1505 человек, что подтверждается и поминальным синодиком, посланным Иваном в Кирилло-Белозерский монастырь, хотя количество это, с учетом других синодиков, возрастает до 2160–2170 душ. Что сопоставимо с мнением Гваньини (2770), а уж этот автор, платный пропагандист Батория и один из создателей «черной легенды о России», явно не был заинтересован в преуменьшении.

Не исключено, конечно, что в синодик попали не все, что сколько-то новгородцев погибло по криминальным причинам (либо от рук мародеров, либо были повешены как мародеры), но общей картины это не меняет. Если, разумеется, как справедливо указывает Вячеслав Манягин, не плюсовать сюда же жертвы жуткого мора, в конце 1570 года выкосившего Прибалтику и Россию, особенно ее север, «так, что иереи в течение шести или семи месяцев не успевали погребать мертвых: бросали их в яму без всяких обрядов». Иное дело, что рукопожатные, начиная с автора Новгородской летописи и вплоть до г-на Радзинского, 300 000 душ (по подсчетам Дженкинсона), погубленных хворью, ничтоже сумняшеся плюсуют, но нам-то с вами, смею полагать, нужна правда и только правда. Каковая уже изложена и добавить к которой остается немногое.

во-первых, как указывает Скрынников, «опричный разгром не затронул толщи крестьянского населения», а во-вторых, во Пскове (следующий пункт проведения следствия) репрессии были точечные. Согласно синодику, около сорока (что согласуется и с оценкой Кобрина) человек, в основном новгородцы или арестованные за связь с «новгородской изменой», а также светское и духовное начальство. В частности, игумен Печерского монастыря Корнилий и келарь Вассиан Муромцев, ярые враги Москвы, связанные с Курбским. Жалобные рассказы о «намерениях» Ивана «вырезать весь Псков», сорванные заступой юродивого, всерьез принять нельзя. Как и бред Курбского насчет «раздавления» иноков с помощью специальной машины (почему-то аж в 1577-м), по той простой причине, что ничего подобного «Нюрнбергской деве» в России не водилось. Этого светлый князь, видимо, уже в цивилизованных краях насмотрелся.