Грозная туча

Росетти повернул лошадь и, чтобы проехать поудобнее, взял правее и так близко был от Этьена, что его лошадь чуть не наступила на него. Этьен застонал. Росетти склонился поглядеть, не задела ли лошадь раненого, и узнал Этьена.

— А!.. Это вы, наш бессмертный! — сказал он ему. — Не ушли-таки от пули! Видно, опять придется кому-нибудь взять вас на лошадь, если вы только в состоянии держаться…

— Нет, я не в силах!.. — простонал Этьен.

— Плохое дело! Но я скажу, однако, нашему доктору. Он велит вас скорее подобрать и отнести в монастырь.

Слабый луч надежды блеснул в усталой голове Этьена. Он устроился поудобнее и принялся терпеливо ждать.

Много прошло мимо него войска, все это были большей частью знакомые полки, с которыми он не раз бывал в деле. Все они двигались на рысях, несмотря на то, что лошади их были сильно изнурены.

Вот и сам король Неаполитанский. На солнце его пышная одежда блестит еще ярче, и перья красиво развеваются на легком ветерке. Ему что-то говорит Росетти. Мюрат одобрительно кивает и направляется прямо к Этьену.

— Ранен, мой храбрый! — кричит он ему еще издали. — Счастье твое, что генерал Росетти увидал тебя. А то тут столько полегло наших, что за их трупами не разглядишь и раненых!.. Я велел своему доктору обратить на тебя внимание. Ты стоишь того, чтобы тебя вылечили. Поедешь в моем обозе!

И вот благодаря такому высокому заступничеству Этьен не был оставлен под Бородиным, где раненые французы умирали больше от голода и недостатка самого необходимого, чем от ран. Его положили в удобную повозку и повезли в обозе Мюрата.

Французский авангард подошел к Можайску в пятом часу пополудни и тотчас открыл сильный огонь из орудий, но не смог в этот день вытеснить русских из города.

На следующий день, двадцать восьмого августа Мюрат снова повел своих в атаку, но к этому времени обе русские армии уже отошли в полном порядке к Землину и только арьергард и Платов со своими казаками продолжали удерживать Можайск, как это было предписано им Кутузовым, желавшим, чтобы город не сдавали как можно дольше. Мюрат, однако, ворвался в Можайск прежде, чем успели вывезти всех русских раненых, которых было там более шести тысяч. Все они были спокойно размещены в госпиталях и частных домах. Мюрат распорядился положить тут же своих раненых и отправился далее.

Этьена поместили самым удобным способом и окружили всевозможными попечениями. Он с наслаждением вытянул свою раненую ногу на мягкой постели, принял лекарство от бившей его лихорадки и сладко заснул.

Вдруг он был разбужен страшными воплями. Оказалось, что стали подвозить столько его соотечественников, раненых под Бородиным, что не хватало для них места, вследствие чего французы стали выбрасывать на улицу русских раненых и класть на их место своих.

Поднялись страшные стоны и душераздирающие крики несчастных, только что отдохнувших после мучительных операций. Но сердца людей огрубели от постоянного вида крови, ран и всевозможных страданий, и французские фельдшера и лазаретная прислуга, безжалостно вытаскивая вон русских раненых, укладывали своих. Этьену противны стали все удобства, которыми он был окружен; он готов был лежать и лечь с этими несчастными, лишенными крова и мягкой подстилки, но рана его за переезд и после сделанной ему операции так разболелась, что он не мог двинуть ногой, не только сойти с кровати, и только просил доктора и фельдшеров пощадить несчастных страдальцев. Те сурово выслушали его просьбу и обратили на нее не более внимания, чем на бред больного.

В это время Мюрат вел кровопролитное сражение с русскими под селением Крымским и, овладев им, стал продвигаться к Москве.

Кутузов, недовольный тем, что Платов не удержал Можайска, пока не вывезли оттуда наших раненых, велел ему передать начальство над арьергардом генералу Милорадовичу и приказал тому удерживать неприятеля как можно упорнее, дабы дать возможность нашему войску отступать в должном порядке.

Лучшего начальника для арьергарда нельзя было выбрать. Милорадович был настолько же известен во французской армии, как у нас Мюрат. Красивый, одетый в походе словно на параде, при всех орденах, с высоким пером на шляпе, он, подобно Мюрату, являлся всюду, где мог встретить лицом к лицу опасность. О нем говорили: «Кто находится при Милорадовиче, тому нужно иметь две жизни: одну свою, другую — запасную». Сам он, как и Мюрат, никогда не был ранен. Всегда веселый, неутомимый, первый в огне, последний на отдыхе, он внушал войскам отвагу своим бодрым видом и умением говорить с солдатами. Чем тягостнее становились обстоятельства, тем более обнаруживал он свою природную живость, тем веселее шутил с окружающими.

Милорадович удерживал колонны передовых войск Мюрата чем только возможно. Он, подобно Платову, уничтожал верстовые столбы, разбирал мосты, сжигал даже целые селения, чтобы не дать французам двигаться безостановочно и кормить по пути людей и лошадей.

Но Мюрат, несмотря на все чинимые препятствия, быстро продвигался вперед, и, когда наши армии стали отступать через Москву, он был уже всего в двенадцати верстах от нее.