Грозненские миражи

Устанавливая контакт, айлант не имел никакой цели. Если не считать целью вновь почувствовать себя одним целым с теми, кто когда-то дал ему новую жизнь. Разве это цель? Так — естественное желание перед близким концом. Желание исполнилось, и два месяца он жил, почти как раньше. Купался в мыслях и эмоциях, ловил желания. С мыслями у троих оказалась ужасная чехарда — ему это не мешало. Эмоций с каждым днём воспоминаний становилось всё больше — и это было хорошо. Он впитывал их, словно живительную влагу. А вот желаний он не понимал — и это было плохо. Желания, почти не ощущаемые в начале, теперь буквально рвали пространство, а он не понимал и не знал, как помочь. Может быть, потому, что трое сами не понимали, что им надо? Но люди часто не знают, чего хотят. Так было и двадцать восемь годовых колец назад. Жизнь одного всё сильнее сворачивала в тупик, и двое не знали, как помочь. Не видели нужную дверь. Но он-то её нашёл. Хотя сначала тоже не понимал, и ощущение полного краха давило так, что опускались ветви. Нашел. Высчитал. Жаркой ночью тот, чьей крови было больше всего, взял в руки карандаш — мираж превратился в реальность, и снова двинулись по стволу живительные соки.

А что грызёт их теперь, чего им не хватает? Какую дверь пытается найти художник сейчас, что за мираж маячит за ней? Не связано ли это с теми странными поступками, что совершили все трое несколько лет назад?

Он тогда ещё спал.

Павел Тапаров проснулся внезапно, будто его кто-то позвал. Рядом тихо посапывала Анна, в комнате было темно, лишь светились зелёными огоньками электронные часы. «Три часа ночи», — автоматически отметил Павел и повернулся на другой бок.

Заснуть, однако, так и не удалось, и когда округлая тройка на часах сменилась ломаной четвёркой, Павел осторожно встал с дивана, нащупал тапочки и, стараясь не шуметь, прошёл на кухню. За окном начало светать.

Чёрт знает что! Опять этот дурацкий сон. Уже третью ночь. Да как подробно — словно смотришь снятое на камеру видео. Но почему это? Что такого особенного в событиях шестилетней давности? Или семи?

Они тогда в первый раз после Грозного вместе поехали в отпуск. До этого было не до отдыха. Сначала долгие мытарства по съёмным углам и квартирам, подработки, где только можно, постоянная экономия на всём, даже на еде. Какой тут может быть отдых? Легче стало только после покупки квартиры: только тогда отпала необходимость считать каждую копейку, только тогда исчез невидимый, но вполне реальный груз, не дававший видеть ничего, кроме намеченной цели. Только тогда начали исчезать тщательно скрываемые даже от себя мысли, что вряд ли удастся выжить, и появилась, наконец, возможность вздохнуть.

Появиться-то появилась, но оказалось, что это не так уж просто. За долгие годы они настолько отучились просто жить, что привыкнуть к этому заново оказалось нелегко. «Научившись выживать, они разучились жить». Кто это сказал, Павел не помнил, но сказано было точно.

Что в отпуск можно куда-нибудь поехать, до них дошло только через два года.

Поехали на море, в Туапсе. И там, впервые за девять лет, Павел увидел айлант. Дерево было совсем молодым, невысоким, но спутать эти характерные вытянутые листья ни с чем другим он не мог. Айлант рос в дальнем краю тщательно ухоженного газона, и Павел, не задумываясь, преступил через бордюр на коротко подстриженную траву. Анна несколько раз оглянулась и ступила следом.

По выложенной плиткой дорожке к морю спешил народ, и никто не обращал внимания на странных, уже немолодых людей, застывших у неприметного дерева.

Павел протянул руку, положил её на ствол. Руку словно пронзило током, и Павел вздрогнул: «Что это? Он чувствует?» Но дерево молчало — это вздрогнула и понеслась вскачь память.

Заросший берег Сунжи, капли крови на тонком стволе. Вечерний сквер, оглушающий хор цикад, и ласковый шелест листьев. Потоки воды на стекле, разрывы грома, ствол, сгибающийся под напором урагана. Льющаяся со всех сторон музыка, подъезд, лестница к, казалось, уже потерянной двери. Пробитая крыша родительского дома, грохот танковых залпов, и сложенная в несколько раз картина на груди.

Павел поднял руку, осторожно сорвал лист и поднёс его к лицу. В нос ударил резкий, характерный запах и Павел мечтательно зажмурился.

— Дай! — потребовала Анна и улыбнулась, будто вдохнула аромат французских духов. — «Вонючка»!

— Айлант! — поправил Павел. — Айлант высочайший. Привет!

Прямо перед отъездом они выкопали растущий рядом с деревом тонкий росток, завернули его в мокрую тряпку и взяли с собой. Поезд шёл больше суток, и Павел всё боялся, как бы росток не задохнулся. Дома Анна посадила деревце в цветочный горшок и поставила на подоконник. Каждый день Павел поливал росток и внимательно смотрел не засох ли, нет ли побегов? Айлант не засыхал, но и побегов тоже не давал. Кончилась зима, дни стали длиннее, на деревьях распустились первые листочки, а он так и стоял — то ли живой, то ли мёртвый. К лету стало окончательно ясно, что айлант у них не вырастет.