Грозное дело

И опять повернулся к царевичу. Царевич смотрел на него. Глаза у царевича сильно слезились, он моргал, слезинки катились, а глаза опять слезами наполнялись. Надо было промывать глаза. Чего же они так, думал Трофим, или нарочно залечили, что ли? Никого он теперь не узнает.

Но царевич вдруг сказал:

– А я тебя видел. Ты приходил сюда.

Голос у царевича был слабый, Трофим едва расслышал. Царевич приготовился ещё сказать, но сил не хватало, он облизнул губы. Трофим наклонился ниже…

Но его оттолкнул Годунов, наклонился над царевичем и быстро-быстро заговорил:

– Батюшка-царевич! Отец наш родной! Только скажи…

Царевич поморщился, сказал:

– Уйди.

Годунов отпрянул. Царевич уже громче повторил:

– Уйди! Кому я говорю!

Годунов шагнул к двери. Царевич свёл брови. Годунов вышел за дверь. Царевич строгим голосом спросил:

– Кто здесь ещё есть? Ну?!

Бельский выступил вперёд.

– Уйди! – велел царевич.

Шагнул Эйлоф. Царевич прогнал и его. Шагнул поп. Царевич усмехнулся и сказал:

– А ты, Феодосий, останься.

А, подумал Трофим, вот кто это – поп Феодосий, царский духовник. Поп подошел к двери, прикрыл её. Царевич опять посмотрел на Трофима и сказал почти обычным голосом:

– Я знаю. Тебя из Москвы призвали. Ты спрашивал, чем меня били. Так?

Трофим кивнул – так.

– И я сказал, что я не видел, – продолжил царевич. – Потому что сзади били. Так?

Трофим опять кивнул. Царевич посмотрел на Феодосия, сказал:

– Скрывал я. Грех на мне.

Феодосий согласно кивнул.

– Велик ли этот грех? – спросил царевич.

– Нет, – ответил Феодосий. – Ты же не ради себя согрешил.

– Не ради. Да, – сказал царевич, улыбаясь.

Опять посмотрел на Трофима. Сказал:

– С правой руки меня убили. Посохом.

Трофим молчал. А в груди у него всё горело! Вот оно как, подумалось, вот так!..

А царевич тихо засмеялся и спросил:

– Чего не спрашиваешь, кто убил?

Трофим опять промолчал. Стоял, боялся посмотреть на Феодосия.

– Червь ты! – громко сказал царевич. – Я ради чего велел тебя сюда призвать? Чтобы ты моё покаяние принял. А ты червь! Что тебе Васька Зюзин скажет, то ты и повторишь! Червь! Червь! И все черви! И я червь! Оробел! А надо было… А…

И он весь изогнулся, дёрнулся и попытался встать, но сил в нём уже не было, его только трясло. Феодосий кинулся к нему, прижал ладонь ко лбу, начал шептать:

– Иванушка, Иванушка! Христос с тобой! Господь милостив, Иванушка…

И царевич понемногу успокоился. Его перестало трясти. Лицо у него от пота было мокрое, все в красных пятнах, а у левого виска всё синее… Но он опять заулыбался, осмотрелся, увидел Трофима и моргнул. Феодосий с умилением сказал:

– Признал, слава Тебе, Господи!

Царевич закрыл глаза и опять улыбнулся. И почти сразу ровно задышал.

– Отходит, болезный, – чуть слышно сказал Феодосий.

Трофим спросил:

– Причащали?

– Как это?! – сказал Феодосий. – Живого хоронить? А если… Государь не простит!

– Ну а…

– Это как Бог решит, – строго сказал Феодосий. – Сам знаю. Не учи.

И широко перекрестился. Трофим, помолчав, спросил:

– Так что мне теперь делать?

– Как что? – удивился Феодосий. – Что раньше делал, то и делай.

– Так он вон же что сказал! Про посох.

– А кто это слышал? Ну, я слышал, ну и что? Я, знаешь что, бывает, слушаю? Иной как начнёт каяться, так хоть святых из дому выноси. А я сижу и слушаю. Нельзя перебивать. Человек же уходит, дай ему чистым уйти, вот в чём моя забота. И он ушёл, а я молчу, он в могилу, и я как могила. Так и тут: сказал про посох, так когда сказал? Когда в могилу уходил. А почему раньше молчал? Потому что раньше думал – будет ещё жить, вот и молчал про это, чтобы жизнь не портить. Да и сейчас он как? Вначале всех выгнал, только нас оставил, и только потом заговорил. Перед тобой был грешен – и перед тобой покаялся. А я этот грех отпустил. И ему стало легко. Вот почему он нас не прогонял – для своей лёгкости. Ты посмотри – легко ему?

Трофим обернулся. Лицо у царевича было всё синюшное, но улыбалось.

– Легко? – ещё раз спросил Феодосий.

– Легко, – кивнул Трофим.

– Вот то-то же! И тебе тоже должно стать легко. Ты же теперь знаешь, как оно там было, и уймись.

– Как это уймись? Он же сказал про посох!

– Про чей посох? Ты что, знаешь, про чей посох он сказал?

– Ну… – начал было Трофим, но не договорил – сам замолчал.