Грозное время

Низко поклонился посол и слушает внимательно, что говорит московский властелин, что передают немцу на его языке…

– Скажи брату нашему, цесарю: рады мы словам его и готовы верить обещаниям. Да, помнится, обещана была Владиславу, крулю венгров, такая же помощь против турского; а заместо того, как пришел салтан на Владислава, – ниоткуда помощи не подали. Рать Владиславову турки разбили и сам круль – жизни лишился… Пришлют все те владыки, каких насчитал цесарь, от себя послов, дадут о том слово и подпись свою: султана воевать – тогда и делу быть. А что про Литву с Полыпой? – так и про это скажи цесарю: хотим, чтобы брата нашего дражайшего сын, Ернест, князь Австрийский, был на короне польской. А Литва – великое княжество, с Киевом, – была бы нашему государю московскому. Ливонская же и Курляндская земля к нашему государству отходит, как Ливония – издавна наша вотчина. И посадили мы в ней королем вассала нашего Магнуса. Так брат бы наш дражайший, Максимилиан-цесарь – в Ливонию не вступился бы. Тогда пошлем мы к панам польским: Ернеста бы брали на царство. А не возьмут ни Ернеста, ни нас – вместе бы нам над Польшей промышлять… И за неволю заставим полячишек буйных послужить нам! Пополам поделим все царство Сарматское… На этом – кланяюсь брату моему дражайшему Максимилиану на многая лета.

Выслушал посол, откланялся и прочь ушел. А Иоанн, сидя один, в ожидании следующего гостя, шепчет про себя:

– Вот так-то лучше… Увидим правду немецкую… Ихняя правда – угрем склизким из рук ползет. Так мы – за жабры ее.

Вошел второй посол, канцлер гетмана Литовского, Михаиле Гарабурда. Не раз уж бывал он с посольством в Москве, по-русски знает. А царь и польскую речь понимает недурно.

Чтоб не мешать разговору, Годунов поодаль стоит, глядит только, не прикажет ли чего государь.

Живо заговорил Иоанн:

– Ну что? Столковался с боярами моими с думными, с умными? А?

– Без тебя – плохой толк, государь… Не хотят ли, боятся ли, а все задирают, вызнают от меня только, что можно, а сами ни слова путного не скажут…

– Да уж не погневайся: рта не разеваем, как паны на раде у вас. За версту слышно, ежели о потайности какой государской речь зайдет. Иная повадка у верных слуг моих… Знают, что болтунов не люблю… Так вот все и повтори, что с ними толковать. А я погляжу: так ли они тебя поняли? Верно ли передают мне слова посольские?

– Много было толковано… Первое слово было: крепко ли рада стоит на том, чтобы тебя, государь, али сына твово на трон звать. Перебирать мы стали. Против твоей царской милости что?

– Ты не запинайся. Все говори. Не коня на торгу продаем, что надо прорухи скрывать. Мы, цари, как звезды на небе. Всякому вольно о нас говорить, если что не покажется. Все и валяй.

– Первое, скажем: войну ты вел от младых лет с Польшей, а у Литвы – и вовсе Смоленск и Полоцк забрал. Второе: вера твоя – греческая. А у нас все больше люторы да католики. Вашей веры – мало совсем. Дале: нрава ты сурового, к слугам, к боярам своим немилостив… А паны наши – к тому не приучены. Им короли – не владыки, а собутыльники первые… Еще: императору австрийскому да султану турецкому легче на сене колючем лежать, чем тебя под боком соседом иметь… Того и гляди, клок урвешь, отвоюешь… Они все и строят, не пустить бы тебя к нам… А поляки опасаются: в Москву ты оба трона наших перевезешь, здесь на них сидеть станешь. Города наши большие – заглохнут, Москва процветет… Вот и все, кажется…

– Не много же… А… а за Иоанна Московского в Литве что было сказано? Говори, Михаиле… Мы слушаем.

– Много говорено, государь… Особливо с киевской стороны. Там все за тебя. Про мощь твою государскую великую было сказано… Про отвагу безмерную воинскую… Покойно, без страха Литва и Польша за тобой проживут… Что язык, что обычаи – сходны у нас и у твоих москалей… Погрубей только нашего малость люд у тебя, зато – попрямее. А много из наших и наряды уж стали себе на московскую стать кроить… Враги, что у нас, что у тебя, – одни: султан да император австрийский, всей Германской империи властелин… Думают паны, что, если Ягайло, став крулем польским, веру принял истинную, католическую, может, и тебя Бог наставит… А что жить на Москве ты станешь, вряд ли, потому что, имея столицу южную, прекрасную, кому охота в холодном краю проживать? Да и почище Краков Москвы, не во гнев будь твоей царской милости…

– Все может быть… Теперь дале. Так молвим: выбрали бы и взаправду меня, чего ждут тогда паны радные, на что уповают? Что обещать я должен?