Грозные годы

Из группы бойцов вышел черноволосый худощавый человек с обледеневшими усами.

— Эй, товарищ! — окликнул он пулеметчика, — Я командир бригады.

Тот вытянулся перед командиром по стойке «смирно». Его лицо было почерневшим и огрубевшим от ветра и мороза, воспаленные глаза слезились.

— Товарищ командир, разрешите доложить! — Он качнулся. — Я вынес на вершину пулемет и много лент с патронами... Кто дойдет, пусть сообщит родным... Я из-под Печи... был столяром... — Голос его прервался. Было видно, что на ногах он держался страшным усилием воли; теперь же, сказав все, что должен был сказать своему командиру, он, не докончив фразы, замертво рухнул в снег.

Партизаны похоронили его на самой вершине Игмана.

Уже совсем рассвело. Начался спуск. Гаврош, Шиля и Хайка сошли с тропы в сторону. Их внимание привлекла высокая стройная ель, ветви которой сгибались под тяжестью снега. Вокруг нее метель намела большие сугробы, но возле ствола снега почти не было и образовалась небольшая ровная площадка, со всех сторон защищенная от ветра ветками и снегом. Место показалось им очень удобным для разведения костра. Они сбросили рукавицы и стали собирать сухие ветви. Закоченевшие пальцы плохо повиновались и уже даже не чувствовали холода.

Однако стоять было гораздо холоднее, чем идти, и мороз начал пробирать их все сильнее.

— Быстро разведем костер и позовем ребят погреться, а потом догоним колонну, — сказал Шиля, приплясывая на месте, чтобы не окоченеть.

— У меня нет спичек, — вдруг вспомнил Гаврош.

Шиля растерянно пошарил по карманам:

— У меня тоже.

— Пожалуй, нам лучше идти, — предложила Хайка.

Но Гаврош не хотел уходить. Он вытащил из кармана сложенный в несколько раз один из первых номеров «Борбы», который берег уже много месяцев. С трудом развернув негнущимися пальцами газету, он разложил ее на земле. Потом взял один патрон, вытащил пулю, а порох высыпал на газету. То же самое он проделал с другим патроном. Из третьего он только вытащил пулю, заткнул гильзу кусочком бумаги и зарядил ею винтовку. Шиля навалил на газету кучу хвои и сухих веток. Гаврош приблизил дуло винтовки к рассыпанному пороху и выстрелил, надеясь поджечь бумагу, однако выстрелом лишь смело с газеты весь порох, а бумага, конечно, не загорелась.

— Я же сказала, идем! — бросила Хайка и первая пошла догонять колонну.

— Вы что, с ума сошли? — подбежала к ним Рита. — Устроили тут стрельбу!

— Мы только хотели разжечь костер, — стал оправдываться Шиля.

— Этого еще не хватало! Хотите согреться — натритесь снегом.

Марш продолжался. Через некоторое время Гаврош вдруг снова остановился и окликнул Хайку.

Девушка не отозвалась. Она молча смотрела в одну точку прямо перед собой. Бахрома на ее шарфе превратилась в сосульки.

— Хайка, милая, погляди!

Она подняла голову. Еловый лес по обеим сторонам тропинки заметно поредел. А внизу, прямо перед ними, показалось небольшое село. Маленькие домишки были разбросаны по пологому склону. Хайка стояла и молчала, не веря себе, не веря, что они все-таки дошли.

Гаврош посмотрел в ее глаза. Ему так хотелось, чтобы она сейчас улыбнулась...

— Взгляни! — снова воскликнул он.

Она отвернулась, и Гаврошу показалось, что девушка плачет.

— Мы дошли! Понимаешь, дошли!.. Победили! — кричал он.

Хайка, не ответив, заторопилась вниз по склону. Гаврош и Шиля направились следом за ней.

В освобожденной Фоче, на берегу стремительной Дрины, Хайка, Гаврош и Лека довольно быстро пришли в себя после изнурительного перехода. С Шилей дело обстояло хуже. Оп тяжело заболел, и только лекарства, нелегально доставленные скоевцами из Сараева, спасли ему жизнь.

Когда Шиля выздоровел и все четверо вернулись в свою роту, к Гаврошу пришел Горчин, который, как оказалось, уже давно разыскивал его. Он выглядел сломленным и подавленным. Обняв Гавроша, едва сдерживая слезы, Горчин прошептал:

— Брат...

Больше он ничего сказать не мог: перехватило горло.

— Что с тобой? — испугался Гаврош.

— Со мной-то ничего...

— Отец?!

— Он пришел в Меджеджю через два часа после того, как вы оттуда ушли.

— Его убили четники?

— Нет, усташи.

Гаврош нахмурился и отвернулся. На глазах у него показались слезы. Невдалеке он заметил Хайку. Девушка стояла, прислонившись плечом к одинокому тополю. Рядом с ней был Шиля, который, сгорбившись, глядел на пенистые волны быстрой реки.

Хайка шагнула к Гаврошу. Шиля тоже подошел к другу и положил руку на его плечо. Никто не сказал ни слова: все и без того было ясно.

Горчин опустил голову, руки его безвольно повисли вдоль туловища. По виду он был спокоен, но нетрудно было догадаться, чего стоило ему это спокойствие.

— Как это случилось? — спросила Хайка.

— Усташи схватили его в окрестностях Меджеджи, — негромко ответил Горчин. — Мне рассказывали, что, когда его расстреливали, он крикнул: «Да здравствует Первая пролетарская! Да здравствует свобода!..»

Налетел резкий северный ветер, взметнул клубы снежной пыли, зашумел в ветвях деревьев.

— Теперь ни один усташ от меня живым не уйдет! — сквозь зубы проговорил Гаврош.

— Еще бы! Недобитый враг — это все равно что не до конца потушенный пожар, — сказал Шиля.