Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс

Я ложусь на пологий скат кювета. Жду изменения ситуации. Проходит минута. Или две? Или полчаса? Бездействие мне надоедает. Переворачиваюсь на живот. Потихоньку выглядываю из кювета. Что там снаружи творится? Хрулев все стреляет. Артиллерист, авианаводчик и прапорщик тоже. Ротного не вижу, слышу только его автомат – он строчит левее, за кучкой погибших грузин. Прямо напротив кювета по склону пробегает грузин. Оглядывается, палит несколько раз в нашу сторону. Хрулев дает по нему очередь. Грузин поскальзывается, грудью налетает на заграждение из сетки-рабицы, путается в ней. Хрулев поднимается чуть выше, дает еще очередь. Грузин клюет носом и повисает на заграждении. Метрах в десяти из нашего же кювета, из кустов, выскакивает еще один грузинский солдат. Так глухарь неожиданно выпархивает из-под ног охотника. Он пытается перебежать дорогу. Хрулев стреляет. Бедолага падает, лицом врезаясь в дорогу. Я слышу, как глухо стукается об асфальт его голова в каске. Он лежит неподвижно секунды три. Потом медленно переворачивается на спину. Одна рука на груди, другая откинута в сторону. Убит. Я замечаю еще несколько безжизненных тел с той стороны дороги, на обочине. Та же серо-зеленая форма, те же измазанные сажей лица. Не наши. Враги.

Леня лежит на скате кювета. Лицом вверх. Курит. Пули пролетают прямо над его головой. Он не обращает на них никакого внимания. Пускает дым плотной струйкой, вертикально вверх, задирая при этом подбородок. Чудодейственный промедол! Наверное, Леонсио сейчас не здесь, а на пляже. Где-нибудь во Флориде. Или у себя в Рязани, на Оке. Мысленно. А на самом деле он, как и все мы, в полной жопе. Связи ни с кем нет. Командир полка Гостев наверняка занят боем. Ему не до нас. А мы… Хрен его знает, что мы.

Переползаю через мертвых грузин в конец кювета, к перекрестку. Угол забора отбит. Его пролеты, огибая подстанцию, вдоль дороги уходят в город. Заглядываю в дыру. Кусты. Ветки торчат, касаясь моего носа. За ними ничего не видно. Рядом солдат. Боже мой! Да ему лет пятнадцать! Лицо чумазое! Бронежилет велик, висит прям до колен. Российская военная угроза, блин… Солдат вместе со мной всматривается в провал в заборе. И вдруг, не отводя от кустов глаз, он кричит:

– Товарищ командующий! Там кто-то есть!

– Ну так стреляй. Чего ждешь?

Солдат не к месту проявляет какой-то непонятный мне гуманизм. Он еще секунд пятнадцать глядит в заросли, потом по-детски, петухом, вопит прямо у меня под ухом:

– Руки вверх!

О боже! Из куста, меньше, чем в метре от меня, вдруг вырастает поясная фигура. Грузин. Каска. Ненашенский камуфляж. Лицо в зелено-черных полосах. Мама, это коммандос! Он похож на тех троих, мертвых, которые лежат за углом. Только этот живой. Не стреляет, сдается! Руки, как в фильме про немцев, подняты вверх. Бац – пуля делает ему дырочку правее носа, в щеке. Он заваливается назад. Я, хлопая глазами, поворачивают к солдату. Запасы гуманизма у того неожиданно кончились.

– Ты что ж, сучонок, делаешь!

Я уже мысленно допросил этого пленного. Уже придумал, как его, милого, в случае чего менять будем. А тот его хлопнул!

Боец не обращает на меня никакого внимания. Он снова кричит:

– Руки вверх!

Из кустов показывается еще одна фигура. В таком же опрятном обмундировании. И лицо измазано. Опять коммандос, и опять от его глаз до моих не более метра. Бац – пуля бьет в переносицу. Чуть брызгает кровь. Грузин, открыв рот, мелькая белым, не измазанным кадыком, падает на спину. Боец, матерясь, высаживает в кусты весь свой магазин. Молчим. Не смотрим друг на друга. Потом я трогаю бойца за плечо. Аккуратно, как больного, прошу:

– Ты посиди здесь, покарауль. Чтоб нас с тылу никто не замочил! Ладно?

Боец кивает, все так же не отводя глаз от кустов. Шарит в подсумке, вытягивает запасной магазин, втыкает его в автомат. Я переползаю за угол. Леня курит, остальные стреляют. Вдруг Хрулев вскрикивает. Стонет. К нему подползает Уклейн:

– Что, товарищ командующий?

– Уххх! Попали в меня…

Уклейн, взявшись за каблук, стягивает с Хрулева туфлю. Носок намокает, меняя зеленый цвет на бордовый. Нога вздувается на глазах. Как будто под кожей у Хрулева вместо ступни вырастает валенок. Уклейн, само спокойствие, накладывает повязку. Командующий стонет, но не кричит. Я ловлю себя на мысли – жалко туфлю. Брошенная Уклейным, она укатывается на дно кювета. Генеральская… Шитая по заказу…

Я переворачиваюсь на спину. Лежу и смотрю в небо. Господи… Был у меня недели две назад разговор. Ну как разговор… Обращение к Богу. Так, без повода, но по делу. Господи, молил я, не дай мне помереть в постели, мучаясь от болезни. Как мой батя от рака три года назад. Позволь погибнуть в бою. Позволь, говорил я…

И вот сейчас оно и вспомнилось, мое обращение. Просто так, безо всяких эмоций подумалось: неужели все? Пришел мой конец. Вот здесь, в этом самом кювете. Правда, я просил у Бога, чтоб меня застрелил снайпер. В восемьдесят два года. Но видимо, что-то там наверху не срослось.

– Командир!