Грозный год - 1919-й. Огни в бухте

Услышав это трогательное «спасибо», Прохор стал озираться по сторонам, точно спрашивая у товарищей: «Да за что это, братцы?» И вдруг нашелся, грозно поднял винтовку, крикнул:

- Смерть кадету!

И точно оглушенный своим криком, он все стоял с поднятой винтовкой, пока кто-то из рядом стоящих не толкнул его в плечо.

Боронин сказал:

- Ты вот, Прохор, расскажи бойцам, как мы воевали против немца, как били кадета в прошлом году. Расскажи, расскажи! Пусть послушают старого солдата!

Прохор молчал.

- Уж расскажи, дядь Прохор! - раздалось позади.

- Вот видишь, просят. Ты и расскажи! Как мерзли в снегах, как воевали… Без снарядов, без патронов… Для молодого жизнь бывалого солдата - хороший пример!

Боронин вышел из круга. Петька подвел ему коня, и они ускакали, подняв пыль столбом…

По барханам цепочкой шли бойцы. На плечах они несли мешки с хлебом, рогожные кули с воблой и жмыхом, цинковые ящики с патронами, бидоны с водой. Шли артиллеристы, сгибаясь под тяжестью санитарных носилок, на которых они несли снаряды к своим пушкам.

Обогнав вереницы бойцов, Боронин поехал шагом. Навстречу, как по волнам, то исчезая, то вновь появляясь, брели две женщины… Обе были в косынках медицинских сестер. Одна - невысокого роста, лет сорока, полная, с выбивающимися из-под косынки рыжими волосами; другая - худенькая, стройная, с длинными косами, падающими на грудь. Женщины тащили по песку волокушу, в которой лежал раненый в почерневших бинтах. Что-то знакомое показалось Боронину в их лицах. Где он их видел?

- Кого несете, голубушки? - спросил он, остановив коня.

Женщины перевели дыхание, и молоденькая, с косами, не без гнева сказала:

- Да ведь это же Пиня, товарищ командир. Подносчик снарядов!

О Пине она говорила так, словно он был полководцем, а не подносчиком снарядов на батарее Василия Корнеева. Он славился тем, что за один рейс по пескам, за пять верст, приносил два ящика.

Боронина поразили руки раненого, покойно лежавшие на груди: огромные, узловатые, точно корни дерева.

- Пиня, Пиня!.. Ах да, слышал, - притворился Боронин. - Как, дорогой, батарея Корнеева? Не слышал: жив, убит Корнеев?

Пиня повернул в сторону комдива мертвенно бледное лицо, изъеденное оспой:

- Из боя я вышел утром, товарищ командир… При мне еще две пушки стреляли. Нашу пушку разнесло прямым попаданием… Всех в расчете поубивало, а меня осколком резануло да волной пришибло… Все рябит в глазах, да звон стоит в ушах. Корнеев тоже, наверное, убит или, может, ранен… Стоял он саженях в пяти от нас, у пушки Тисленко, но в них тоже попал снаряд… - Пиня попросил воды и замолк.

Сидорчук спрыгнул с коня и приложил к запекшимся губам раненого флягу.

Женщина с косами кивнула Боронину, сказала шепотом:

- Он… ранен… в живот…

«Умрет», - подумал Боронин и тронул коня.

Женщины взялись за лямки и, нагнув головы, потащили волокушу.

Проехав немного, Боронин спросил Сидорчука:

- Женщин не узнал?

- Нет, Иван Макарович. А что?

- Это же актрисы! Пришли вместе с коммунарами! Как же не узнал?

- Ой, да что вы говорите, Иван Макарович! - всплеснул руками Сидорчук.

- Что говорю, что говорю!.. - рассердился Боронин. - Я всех не могу запомнить, дел у меня всяких хватает, а ты должен! Какой же ты тогда адъютант комдива?

Сидорчук промолчал. Он о чем-то мучительно думал.

- Что с тобой? Уж не случилось ли чего? - спросил Боронин, мельком взглянув на Сидорчука. - Тяжелое осталось позади. Завтра начнем гнать кадета. Радоваться надо, а ты грустишь.

- Да я так, ничего, Иван Макарович…

- Ну, ты мне говори! - Боронин погрозил пальцем.

- От вас ничего не скроешь! - Сидорчук поехал рядом с комдивом. - Страшновато мне что-то стало сегодня, Иван Макарович…

- Кого, чего страшновато?

- Страшно, что зазря порубал одного конника…

- Ну, ну, рассказывай.

Комдив любил пофилософствовать, поговорить и послушать. Сидорчук хорошо знал эту особенность характера своего начальника и стал рассказывать:

- Утром, когда пошли в лаву, зарубил я двоих… Погнался за третьим конником… Мужик здоровенный, бородатый… Видит, что за ним гонятся, пришпорил коня - и в сторону. Я за ним… Приподнялся на стременах, занес шашку, а конник прижался к гриве коня и знай только машет саблей по сторонам. Надо бы пронестись мимо, черт бы с ним, а я уж и не помню, как налетел на него, рубанул, и он поскакал дальше, как всадник без головы. Читали такую книгу? Потом уж свалился с коня.

- Да, - сказал Боронин, багровея. - Ты, милый, эти разговорчики оставь при себе, а то ребятушки мои засмеют тебя. Тогда придется уйти из дивизии. Конника ему стало жалко! Какого конника? Кадета? Деникинца? Белую сволочь? - Боронин от возмущения даже придержал коня.

- Я не о кадете, о человеке, - пытался оправдаться Петька Сидорчук. - Ведь если у него отнять идею - что они там хотят - царя или Деникина, - он все же останется человеком?