Грозный идол, или Строители ада на земле

— Что ты за человек? Кто такой? Не сын ты мой. Я пожалуюсь… Я не хочу… Моя баба не должна была шептаться с дьяволом, чтобы обдуть меня: я знаю, ты вышел рогами вперед и разорвал ей утробу… Что ты сделал с Зеленым Раем?.. Ты ударил рогами в мое сердце и просверлил мозг, потому что я в безумье поднял нож, и вот свобода Зеленого Рая лежит, как красная тряпка, — в крови… Намажь свое лицо кровью, слышишь: будут бежать от лютого зверя… А то сладко поешь… Не надо надевать совесть на уши, как колпак с колокольчиками… Разрезать совесть на кусочки, посолить ее и съесть — для тебя забава, а на земле — пожар… сколько ни падает слез с неба, не залить его… Спрячь свои клыки в брюхо, — я говорю тебе… Эй, прочь! Дай дорогу… Я арестантик у Бога… Таким и предстану на небо… с цепями… Помилуй меня, Господи… Нет, я должен закричать в Зеленом Раю: пожалейте старца Демьяна, пожалейте, пожалейте!..

С испуганным, плачущим лицом и размахивая руками, он побежал к двери. Парамон, ступив несколько шагов, охватил его шею руками и слащавым голосом заговорил:

— Стой, родитель почтенный… А то вы народ мой взбунтуете… Арестант подлинно, и мы вас свяжем…

— Отпусти-ка родителя… задушишь никак, слышь, — сказал Василий, положив руку на его плечо и глядя ему в глаза.

— Пусть идет, — сказал Парамон, страшно побледнев, и в его глазах, казалось, сверкнули две злые змеи.

Старик убежал, звеня цепью, а Парамон и Василий пристально уставились в глаза друг друга. Вдруг «пророк», сделав страшное усилие над собой, засмеялся и сказал:

— Васенька, милый, что так смотришь на меня пристально… Думаешь, осерчал я… Куда там!.. Против тебя никаких ножичков на сердце не держу… Ну-ну, смотри…

Он опять стал смеяться ласковым смехом; только смех с каким-то зловещим звуком вылетал из его дрожащих губ, и зрачки его глаз уставились на горло Василия.

XIII

Величественная, бледная и задумчивая луна озарила Зеленый Рай. Люди после ночной оргии и пьянства лежали на кровлях, в садах и на улицах и бормотали что-то. Деревья в желто-бледном сиянии величественно молчали, и гигантский орешник снисходительно простирал свои руки над деревянной головой могущественного Лай-Лай-Обдулая, разрисованная рожа которого в желтом сиянии луны казалась особенно бессмысленной.

Разбросав руки и уйдя лицом в траву, около красного «ада» лежала «супруга высокого» и горько плакала. Тело ее подымалось от рыданий, и шевелился золотистый круг ее разбросанных по земле волос. Уже много ночей, как она приходила сюда вопрошать «высокого»: обвиняет ли он ее, что она первой бросила камень в голову преступника, поносящего бога, или, наоборот, одобряет. Был и еще один бог — в глубине ее сердца, — совесть, и этот бог беспощадно терзал ее. Исполосованный бичами, окровавленный человек постоянно являлся ей, она видела камень, летящий из ее руки в его голову, и ее охватывало чувство глубокого сожаления, и слезы лились из глаз ручьем. Единственное, что ее могло бы утешить, это уверенность, что она должна была бросить камень в его голову во имя великого Лай-Лай-Обдулая, но солнцесияющий молчал, бессовестно молчал уже столько ночей, несмотря на все слезы своей рыдающей «супруги».

«Ты знаешь сам, великий муж мой, я и жука не могла бы раздавить без жалости, а раз когда-то я нечаянно поломала крыло птички и плакала целый день… И вот, по силе горячего чувства к тебе, мой Лай-Лай-Обдулай, я бросила камень в голову избиенного, красного от крови человека, и убила его… И глаза его с укором смотрят в мою душу, и я не могу их забыть…»

Слезы ручьем полились из ее глаз, тело начало сотрясаться, и она не могла продолжать своей речи. И теперь ей казалось, что в душу ее опять смотрят большие, кроткие, укоризненные глаза и вызывают в ней боль и мучение, и из глаз — слезы. «Видишь, какая я, видишь… и думать не могу о нем, мне жалко-жалко-жалко… а тогда во мне был огонь какой-то, рука стала железной, и я бросила камень, как ты, мой Лай-Лай-Обдулай, бросаешь молнию с неба… Я думаю, ты тогда влетел в меня, и вот огонь был…»

Она не договорила, так как в этот момент из глубины брюха чудотворца послышались слова:

— Сусанна, слышишь меня? Внимай, но не смей смотреть: вид солнцесияющего сожжет тебя, внимай!..

— Внимаю я! — воскликнула она восхищенным голосом, не смея поднять глаз. И слова такие послышались:

— Вот ты много ночей вопрошала меня, но я, «высокий», не отвечал тебе — хотел знать, как ты меня любишь. Теперь вижу, много любишь, и как ты убила для меня кощунника, опять вижу, много любишь. Всегда убивай поносящих меня, Лай-Лай-Обдулая, и об убитом не думай: залечил я небесной травой все его раны, и он теперь в небе плавает с ангелами. Камень бросил твоей рукой я, светлый Лай-Лай-Обдулай. Не думай, а только верь, Сусанна, убивай всегда поносящих меня, и не думай, а верь. Убивай в сердце кинжалом, который я бросил с неба, и вонзился он над головой твоей. В груди твоей будет мой огонь и мой свет. Верь, Сусанна, и не думай, и рука твоя — моя молния. Лай-Лай-Обдулай — я. Встань и бери кинжал твой, так говорит пляшущий с тобой; Лай-Лай-Обдулай — я!