Грозный идол, или Строители ада на земле

— Молчи, молчи, — угрюмо глядя на Оксану, проговорил Варсоний, в душе которого происходила борьба совести с желанием исполнить волю начальников и сделаться самому бюрократом. Один Герасим-Волк, оставаясь спокойным и с животным смехом глядя на Оксану, ворочал в своих пальцах дубину, так что она вертелась, как мельничное крыло.

— Га-га!.. Ты, я вижу, одной масти с ним, и я бы вас обоих готов поволочить на веревках к сатане в огонь… Ты такая проклятая, что даже не видел я, чтобы хотя пила российское вино или плясала перед богом… а его такие веселят высокие девки… я сам, Герасим-Волк, сцапаю тебя, поломаю косточки и съем…

В глазах его сверкнуло плотоядное пламя, и Варсоний, приказав ему молчать, угрюмо сказал Оксане:

— Вы оба не почитаете бога, и я не видел, чтоб ты плясала когда-нибудь…

— Я только Богу молюсь, Который на небе, а ваш бог — деревянное пугало…

— Как ты сказала? Как?!.. — воскликнула Сусанна, вскакивая с колен с лицом, сразу сделавшимся белым, как белый воск, и с глазами, загоревшимися негодованием. В этот же момент все увидели, что в руке ее сверкнул маленький кинжал. «Прости, великий, прости, что жалела эту поносительницу твою… О, ты теперь вошел в меня, вошел, ибо чувствую, как ты подымаешь руку мою».

С этими мыслями, пробежавшими в голове, «жена бога» в несколько прыжков подскочила к Оксане, блистая над головой кинжалом.

Оксана, удивленно и испуганно глядя на нее, твердо ответила:

— Кукла деревянная он, и Бог, Который в небе, накажет вас всех, что вы убиваете людей за чучело…

— Умри лучше! — дико вскричала Сусанна, мраморно-белое лицо ее казалось озарившимся светом сверкнувших из голубых глаз молний, и в один прыжок она подскочила к Оксане, устремляя на нее кинжал.

— Я тебя боюсь, ты безумная! — И с этими словами Оксана испуганно побежала от нее по направлению к толпе.

— Не уйдешь ты от стрел грозного бога…

Сусанна побежала за ней с поднятым кинжалом и, едва ее жертва добежала до группы изумленно смотрящих на все это людей, ударила кинжалом в ее спину. Оксана, не издав и звука, повалилась на лицо мертвой, и по спине заструилась кровь.

И воцарилась тишина, и эта тишина была изумление, и в этой тишине чувствовался ужас. Ужас отражался на лицах людей, глаза которых неподвижно уставились на убийцу. И умирающий старец, ужаснувшись наступившей мертвой тишины, оторвавшись от неба, уставил зрачки своих потухающих глаз на убийцу.

Она стояла в оцепенении своего дикого вдохновения с окровавленным, поднятым в ее руке кинжалом, и глаза ее неподвижно смотрели на рану на спине убитой с текущей из нее кровью. И по мере того, как шло время, ярко светящиеся глаза ее начали тухнуть, как море, по которому проносятся тени, по лицу стала пробегать нервная дрожь, и вдруг, роняя кинжал, она упала на землю и истерически зарыдала. Тело ее вздрагивало и подымалось кверху, и пальцы рук, простертых над головой, конвульсивно рвали траву и вцеплялись в землю.

И среди мира природы ничего не было слышно, кроме крика рвущегося в мучениях человеческого сердца.

Зрачки умирающего, не отрываясь, смотрели на рыдающую убийцу, и он прошептал прерывающимся голосом:

— Дитя мое…

Сусанна подняла голову.

— Зачем ты убила эту девушку?

Пытаясь что-то сказать, она только задвигала головой: слезы сдавливали горло, не позволяя говорить. Наконец изо рта ее жалобно вырвалось одно странное слово:

— Лай-Лай-Обдулай!..

Слово это дико и страшно прозвучало в воздухе, и опять наступила тишина. И умирающий, содрогнувшись в предсмертном трепете и устремив глаза на небо, в тяжелом недоумении прошептал:

— Лай-Лай-Обдулай… кто это, кто?..

Он смотрел потухающими глазами на небо с выражением мучительного недоумения, и его губы что-то шептали. Там, вверху, была вечность, и оттуда с голубой бездны смотрела вечная тайна, но никакого Лай-Лай-Обдулая. И, складывая коченеющие руки на груди и вытягивая ноги с зазвеневшими цепями на них, он все продолжал смотреть на небо, и, желая разрешить причину ужаса жизни, он со страшным предсмертным сарказмом еще раз повторил, как бы жалуясь Богу:

— Лай-Лай-Лай!..

Сделавшиеся как бы стеклянными, глаза его с выражением мучительного вопроса смотрели на небо, но молчало небо, храня свои вечные тайны, а страшное слово «Лай-Лай-Обдулай» снова прозвучало в воздухе из уст всех присутствующих, и на лицах их был ужас. И казалось, что слово это отозвалось в дуновении ветра, в крике пролетающего над землей орла и в шепоте еще кого-то, парящего под небом. И это было страшное слово, потому что в нем слышался отголосок звона всех цепей, которыми оплетали человечество, потому что в нем слышались стоны и вопли гонимых, преследуемых учеными, судьями и палачами, в нем звучали слезы убиваемых, все травли, которые воздвигал брат на брата, и в нем слышалось торжество победителей, приготовляющих виселицы и оттачивающих ножи. Разгадка всей этой ужасной трагикомедии человечества не в злой воле Сатаны и не в велениях Рока или каких-либо таинственных титанов, а в бессмыслице, покоряющей человечество, которую «пророк» Зеленого Рая назвал грозным Лай-Лай-Обдулаем.

XIV