Грозный идол, или Строители ада на земле

Он повлек было за собой девушку, как та, неожиданно остановившись, вскрикнула:

— Ай, это что!

Она стояла с опущенной головой, с побледневшим лицом и глазами, устремленными на огромную, сверкающую золотистой чешуей змею, которая, изгибаясь кольцами, быстро ползла в траве.

— Змея!.. Уйдем от нее, Грунечка…

— Вот видишь! — сказала девушка, быстро отбегая от змеи вместе с Алексеем.

— Что?

— Наш старец говорит, что змея, это как бы образ вечного зла, которое всегда на земле…

— Не верю я в это, — сказал Алексей. — Ты, Грунечка, ангелочек мой, очень легковерна, если боишься, чего не бывает — какого-то зла.

— А змея — ведь она зла.

— Так она змея, а человек живет с Богом в груди — совестью… А, дядя Парамон, здравствуй, милый дядюшка!..

С последним восклицанием юноша остановился около трех идущих в ряд пожилых крестьян. Все они шли, взявшись за руки и задумчиво опустив книзу головы, и, так как они были очень высоки, притом с длинными, посеребрившимися бородами, то представляли очень величавое зрелище. Они были братья — сыновья Демьяна, который еще продолжал жить, в то время как его младший брат лежал в земле. Услышав приветствие, все трое остановились, с ласковой улыбкой глядя на юношу и его невесту. Два из них, стоящие по сторонам, — Петр и Василий, — были старики с благообразными, чисто великорусскими лицами, но третий, младший брат, которому, однако, уже было за пятьдесят лет, Парамон, представлял ужасное зрелище. Хотя он был тоже очень высок, но его тело было страшно искривлено, наподобие сука, безобразно выросшего и сухого. Между приподнятых кверху плеч, в рамке рыжих, спускающихся книзу волос, сидела страшная голова с бледным, бескровным, сразу поражающим своими острыми чертами и большими молочно-светлыми глазами лицом. Тонкий, торчащий как клюв аиста нос и острый подбородок придавали этому лицу что-то смешное и жалкое, а так как по тонким, бледно-синим и точно провалившимся губам почти всегда блуждала улыбка, — что-то таинственное и страшное, особенно когда улыбка эта убегала куда-то в рот, точно тоненькая змейка в отверстие скалы.

— Здравствуй, племянничек, здравствуй, — ответил Парамон голосом, казавшимся ласковым и добрым, и по губам его забегала улыбка. — Как совесть твоя? Так ли она светла, как Божий день?..

— Радость и веселье во мне, дядюшка, как и у тебя, думаю, и оттого это так, что совесть наша, как светлый Бог в небе.

— Ликую, ликую, племянничек! Всю жисть свою хвалу посылаю к Отцу за то, что сотворил меня… хотя кривеньким… Ничего, ликую!

На один момент тонкие губы его точно оторвались от десен и забились в беззвучном, злом смехе, в то время как голос задрожал в чувстве горечи и обиды. Никто этого, однако же, не заметил, кроме девушки, и Алексей, указывая на свою невесту, простодушно сказал:

— Вот моя Грунечка, подружка моя, говорит, что ты, дядя, хитренький.

— Я хитренький! — сказал Парамон и засмеялся, как казалось, каким-то ласкающим смехом, в то время как его молочно-светлые глаза внимательно уставились на девушку. В глубине их запрыгали какие-то светлые точки, точно искорки посреди белого дыма, и Груня, глядя на него, слегка побледнела.

— Я хитренький! — повторил снова безобразный человек, с тем же ласковым смехом глядя на своих братьев, и они стали благодушно смеяться.

— Ты, дядя, говоришь у духоборов, что мы рабы в Зеленом Раю, — продолжал Алексей притворно недовольным тоном.

Три старика снова простодушно рассмеялись.

— Жениться я не смею вот на своей Груне по своей охоте и совести, а должен спросить у вас, можно ли… на бедной девке, вот и не позволите и скажете: не смей по любви жениться, а на той женись, на кого мы укажем…

Все это было так необыкновенно в Зеленом Раю, что не только три старика начали хохотать, но и несколько проходивших с косами на плече крестьян, услышав удивительные слова, остановились и стали громко смеяться.

— Ха-ха-ха-ха!.. — громко и простодушно захохотал Парамон, поглядывая на всех поочередно и как бы находя, что на такие забавные выдумки отвечать можно только одним смехом. Впрочем, отходя с братьями от собравшейся толпы молодых крестьян, он проговорил: — Прощай, милый племянничек, и ты, невеста его. Недосуг мне теперь слушать ваши забавные выдумки. Пусть твоя Грунечка придумает еще что про меня. Расскажешь — посмеемся.

Толпа долго еще смеялась, когда Алексей стал рассказывать и о других «забавных выдумках» его невесты, а в это время три брата, идя мерными шагами и все более отдаляясь от толпы крестьян, тихо беседовали между собой, и Парамон говорил: