Грозовой перевал

Я узнала в гостье миссис Хитклиф. И ей, конечно, было не до смеха. Волосы рассыпались у нее по плечам, мокрые от талого снега; на ней было ее домашнее девичье платье, больше соответствовавшее ее возрасту, чем положению: простенькое, с коротким рукавом; ни косынки на шее, ни шляпы на голове. Легкий шелк, намокнув, облепил тело; а на ногах только комнатные туфли на тонкой подошве; добавьте к этому глубокий порез под ухом, из которого только из-за холода не струилась обильно кровь; бледное лицо, в синяках и царапинах; сама еле стоит на ногах от усталости. Вы легко поверите, что мой первый страх улегся, когда я получила возможность разглядеть ее на свободе.

– Моя дорогая барышня, – вскричала я, – никуда я не пойду и ничего не стану слушать, пока вы не снимете все, что на вас есть, и не наденете взамен сухое. И вы, конечно, не поедете в Гиммертон ночью, так что заказывать карету сейчас ни к чему.

– Поеду непременно, – сказала она, – не поеду, так пойду пешком. Но прилично одеться я не прочь. И потом… ах, смотрите, как течет по шее! Разболелось хуже – от тепла.

Она не давала мне подступиться к ней, пока я не исполню ее распоряжений; и только когда кучеру было приказано подать карету и одна из служанок занялась укладыванием необходимой одежды, я получила от гостьи разрешение перевязать ей рану и помочь переодеться.

– Теперь, Эллен, – сказала она, когда я справилась с этим делом, усадила ее в кресло у камина и поставила перед ней чашку чая, – сядьте против меня и уберите подальше младенца бедной Кэтрин: я не могу на него смотреть! Не думайте, что если я ворвалась сюда с глупым смехом, то, значит, я нисколько не жалею о Кэтрин: я плакала тоже, и горько, – ведь у меня больше причин плакать, чем у всех. Мы с ней расстались, не помирившись, вы помните – я не могу себе этого простить. И все-таки я не хотела ему посочувствовать – грубой скотине! Ох, дайте мне кочергу! Это последнее, что есть на мне из его вещей! – Она сорвала с безымянного пальца золотое кольцо и бросила его на пол. – Раздавить! – продолжала она, топча его с детской злобой. – А потом сжечь! – И она подняла и бросила изуродованное кольцо в раскаленные угли. – Вот! Пусть покупает новое, если вернет меня. С него станется, что он придет сюда меня искать – назло Эдгару. Я не смею остаться здесь от страха, что эта злая мысль взбредет ему в голову! И к тому же ведь Эдгар не смягчился, нет? А я не приду к нему просить помощи и не хочу я доставлять ему новую заботу. Только крайность заставила меня искать здесь прибежище; впрочем, я знала наверное, что не налечу на брата, а то бы я осталась на кухне, умылась, обогрелась, попросила бы вас принести мне, что нужно, и удалиться куда-нибудь, где до меня не доберется мой проклятый… этот дьявол во плоти! Ах, он был в бешенстве! Если б он догнал меня… Жаль, что Эрншо уступает ему в силе! Я бы не убежала, пока не увидела бы, как Хиндли отколотил его до полусмерти… будь это ему по плечу!..

– Стойте, не говорите так быстро, мисс! – перебила я. – Вы сдвинете платок, которым я перевязала вам щеку, и опять потечет кровь. Выпейте чаю, передохните и перестаньте смеяться: смех совсем неуместен под этой крышей, да еще в вашем положении!

– Бесспорная истина, – ответила она. – Нет, что за ребенок! Плачет не смолкая… Унесите его куда-нибудь на один час, чтобы мне его не слышать, – больше часа я здесь не пробуду.

Я позвонила и передала младенца на попечение горничной; потом спросила гостью, что ее заставило уйти с Грозового Перевала в таком непотребном виде и куда она думает ехать, если не хочет оставаться у нас.

– Я должна была бы и хотела бы остаться здесь, – ответила она, – по двум причинам: чтобы морально поддержать Эдгара и чтоб заботиться о младенце. И еще потому, что Мыза – мой истинный дом. Но я говорю вам: Хитклиф не допустит! Вы думаете, он будет спокойно смотреть, как я делаюсь опять веселой и здоровой? Будет знать, что мы живем тихо и мирно, и нe попробует отравить наш покой? Нет, я имею удовольствие твердо знать: он ненавидит меня до такой степени, что ему противно глядеть на меня, противно слышать мой голос. Я заметила, когда он сидит в комнате и я вхожу туда, его лицо непроизвольно перекашивается в гримасу ненависти – ненависти, которая обусловлена отчасти сознанием, что у меня есть все причины питать то же чувство к нему, отчасти же исконным отвращением. Оно достаточно сильно и дает мне уверенность, что мой супруг не станет гоняться за мною по всей Англии, если мне удастся благополучно сбежать. Вот почему я должна уехать совсем. Я излечилась от своего прежнего желания, чтоб он меня убил, пусть лучше убьет себя! Он сумел убить мою любовь, так что теперь я спокойна. Я еще помню, как его любила; и, пожалуй, представляю себе смутно, что могла бы опять полюбить его, если бы… Нет! Если бы даже он проникся ко мне горячей любовью, его сатанинская природа в чем-нибудь проявилась бы. У Кэтрин был удивительно извращенный вкус, если она, хорошо его зная, так им дорожила. Чудовище! Пусть он исчезнет с лица земли, исчезнет из моей памяти!