ГРУ в Германии. Деятельность советской военной разведки до и во время объединения Германии

Со своей стороны я пытался убедить Овчинникова в том, что я был бы готов к сотрудничеству с ним, но не вижу никакой необходимости в подписании бумаг, и что если бы я узнал что-нибудь, то и так сразу бы сообщил ему. Абсолютная безнадежность моей ситуации состояла в том, что я не мог ни открыто спорить с Овчинниковым, ни дать ему для виду завербовать себя как источника для особого отдела. Я объясню, почему. Конфронтация с Овчинниковым привела бы к тому, что другие сотрудники особого отдела стали бы внимательно наблюдать за мной. А это рано или поздно привело бы к сбору компрометирующих меня сведений, которые они потом, несомненно, предоставили бы руководству разведуправления, чтобы поквитаться со мной. Также я не мог рассчитывать и на поддержку со стороны руководства разведпункта. На все мои рапорты о попытках вербовки со стороны особого отдела я получал один и тот же ответ, что мне следует соблюдать дистанцию по отношению к этим людям. Какой должна была быть эта дистанция, и как мне следовало ее соблюдать, мне не объясняли. Но если бы стало известно, что я недостаточно упорно противился попыткам вербовки, это означало бы для меня немедленную отправку на родину. Иными словами, я оставался в абсолютном одиночестве и должен был на свой страх и риск делать выбор между двумя опасностями.

Ситуация в разведпункте из-за вербовочных попыток «особистов» и из-за усиленного внимания руководства разведпункта по отношению к другу Чернова, считавшегося морально и политически ненадежным, а также из-за моего отношения к идеалам моей деятельности обострилась зимой 1990 года настолько, что я начал серьезно интересоваться уничтожением пограничных заграждений на границе с ФРГ и изменением пограничного режима. Кроме того, у меня тогда было разрешение на проживание в ГДР, выданное на вымышленное имя, что в принципе позволило бы мне без проблем пересечь внутригерманскую границу. Моя проблема состояла в том, что мне на самом не деле не хватило мужества для этого шага.

За это время травля Чернова в нашей части достигла критической границы. Каждый его шаг контролировали. За каждой мелочью следовали административные выговоры и по поводу и без повода постоянно ему напоминали о то случае летом 1989 года. Чтобы выдержать все это, нужны были действительно стальные нервы. В повседневной жизни Чернов становился все молчаливее и замкнутее, но, несмотря на это, он старался вести себя так, будто все происходившее вокруг его не касалось. В январе 1990 года Чернов написал заявление на отпуск. Но в его просьбе отказали. Аргументом для отказа было как предположительное невыполнение им плана информационной работы, так и необходимость передачи еще не переданных агентов другим сотрудникам разведпункта.

В принципе, отклонение заявления на отпуск не было исключительным событием. Отказ этот играл психологическую роль, с помощью которой достигали чрезмерного повышения исполнения поставленных задач. Так, объем поставленных задач после подачи заявления на отпуск повышали на больше чем 50 или даже на все 100 %. Чтобы заявление на отпуск было наконец-то утверждено, офицер применял все способности и силы, чтобы справиться с внезапно возросшим объемом заданий. Так как люди иногда работали без отпуска от полутора до двух лет, отпуск был тем более вожделенным, потому что только во время отпуска люди получали возможность действительно отключиться и спокойно отдохнуть.

Таким способом отпуск Чернова откладывался больше чем на один месяц. Все это время он работал как сумасшедший. Сегодня я могу представить себе, что он работал тогда не только для руководства разведпункта ГРУ в Магдебурге. Но всему свой черед. В апреле Алексу удалось, наконец, вырваться в отпуск. На целый месяц в разведпункте о нем забыли. В начале мая он должен был снова появиться на работе. Судьба захотела так, что я оказался последним, кто видел Чернова.

В последний день отпуска Чернова у меня было обычное воскресное дежурство в разведпункте. Я уютно расположился в кресле в служебном помещении и смотрел телевизор, выпивая при этом уже десятую чашку кофе и выкуривая двадцатую сигарету, когда внезапно один из часовых сообщил, что в здание разведпункта зашел Чернов. С одной стороны, я рассердился, что мне пришлось вставать и открывать все решетчатые двери, которые, по убеждению шефа разведпункта, должны были предотвратить вторжение вражеских шпионов и правозащитников ГДР. С другой стороны, я обрадовался, что смогу первым снова увидеть Чернова и раньше всех узнать от него все новости из Москвы, о которых официальные средства массовой информации ничего не сообщали. То, что Чернов отвечал на все мои вопросы только «да» или «нет», немного удивило меня, но я приписал это тому, что у него просто было плохое настроение.