Грубая обработка

— Можем мы начать съемку? — спросил Гарольд.

— Вы не хотите прорепетировать?

— А что мы сейчас только что делали?

Наступило молчание, лишь слышался треск статического электричества от перемотки пленки. Затем прозвучало:

— Еще один раз для звука, Гарольд, пожалуйста.

— А, черт возьми.

— Вы так не скажете, если мы дадим шумовое сопровождение, — прокомментировал звукорежиссер из соседней кабины.

— Именно это я скажу.

— Мы могли бы прорепетировать это, пока спорим, — заметил ассистент с площадки.

Гарольд поднял кверху обе руки.

— Делайте, — распорядился он. — Делайте.

Ведущий актер сделал несколько шагов по съемочной площадке, и тут же раздался громовой удар по задней стене декорации.

— Найдется ли кто-нибудь, кто будет отрицать, что я не предупреждал вас о чем-нибудь подобном? — Гарольд посмотрел через стекло панели туда, где звукорежиссер был занят тем, что давал инструкции звукооператорам.

— Слабеет освещение, Гарольд.

— Боже мой, почему сейчас?

— Всего на чуть-чуть, — прозвучал по одному из микрофонов голос осветителя.

— Черт возьми! — прошептал Гарольд и взглянул на часы.

— Прошу, — Дайана Вулф разорвала фольгу еще одной палочки мятных таблеток и протянула ее Гарольду. Он взял две и тут же разжевал.

— Не хотите ли аспирина? — спросила Дайана, положив свою наманикюренную руку на его плечо.

— Я бы хотел, чтобы мы отсняли что-нибудь до того, как прервемся на обед.

— Гарольд? — Роберт Делевал принялся за свое от самой двери. — Поскольку сейчас пауза, я полагаю, мы могли бы заменить парочку этих строк?

— Роберт.

— Да?

— Умри!

Разговор Резника с суперинтендантом был кратким и ничего не решил. Скелтон, казалось, был рассеян и думал о других вещах.

— Чао не одинок и не без друзей в городе, Чарли. Не вредно помнить об этом.

— Он член гольф-клуба, не так ли, сэр?

— Чарли?

— Простите, сэр.

— Только вы знаете, каким может быть сержант Миллингтон, если он почувствует, что его обвели вокруг пальца. Это как красная тряпка для быка.

— Я прослежу, чтобы он не выпускал пар, сэр.

— Сделайте это, Чарли.

Скелтон замолчал и задумчиво смотрел на него. А Резник думал, что ему надо еще повидаться с другими людьми, выполнить другую работу.

— Что-нибудь еще, сэр? — спросил инспектор. — Только…

— Нет-нет, Чарли. — Он мотнул головой. — Это все.

Резник уже переправил Риза Стэнли Дивайну, дав ему инструкции успокоить этого человека, выяснить, знал ли кто-либо из соседей о его намерении вернуться раньше, чем планировалось, предложить, чтобы он присоединился к местному отделению общества наблюдения за соседними домами. Джефф Харрисон звонил третий раз, и Резник просто отметил это в своей памяти. Почему-то он не имел особого желания разговаривать с Джеффом.

— Сэр?

Патель ждал около кабинета Резника. Когда инспектор приблизился, Патель еще больше расправил свои широкие плечи. На нем были пиджак в мелкую клетку и брюки, которые гладили последний раз, когда они были в чистке.

— «Кингз Корт», сэр. Все их данные находятся в компьютере.

— И?

— Возникла некоторая проблема с этим. — Патель покачал головой. — Не хотят делать распечатку.

— Я заскочу туда, — вздохнул Резник.

Пластинка Барри Манилоу, которую поставила Мария, когда направилась в ванную, создавала интимный, обволакивающий фон: приглушенный, но резкий бас, сопровождаемый иногда звуками фортепьяно. Дым от сигареты скрадывал свет, на удивление яркий, хотя он и проходил через кружевную занавеску на окне спальни.

— Тебе нравится эта пластинка?

— Ммм. А тебе?

Грабянский не знал. Он разбирался в музыке, как его партнерша в орнитологии, — бывают большие птицы, бывают и маленькие, а в музыке бывают медленные мелодии, бывают и быстрые. Большинство здесь были медленные.

Грабянский ухитрился так лечь на бок, чтобы не потревожить свою правую руку, особенно пальцы. Он дважды провел языком по раковине ее уха, и дрожь пробежала по неподвижному телу Марии.

— Эй! — воскликнула Мария.

— Да?

— Что это?

— Что именно?

— Что ты сделал?

— Это?

— Да.

— Ну и что?

— Где ты научился этому?

Он проделал это еще несколько раз, и она застонала. Он хорошо помнил, где и когда он научился делать это. Ему было пятнадцать, а она была дочерью сторожа — худенькая девушка шестнадцати лет, которая носила очки и толстые хлопчатобумажные носки до колен. У задней двери было небольшое углубление, в котором могли поместиться их тела, если они стоя крепко прижимались друг к другу. Грабянский был уверен, что, кроме родителей и тетки на Рождество и в дни рождения, ее никто никогда до этого не целовал. И, конечно, не так: с языком, нежно играющим вокруг ее маленького уха.

— Джерри!

— Так меня зовут.

— Нет-нет, не надо.

— Тебе хорошо?

— Очень.

— Ну что. Хватит?

— Ммм, — ворковала Мария. — Мммм.

— А ты говоришь — Джерри, — осклабился Грабянский.