Грубиян Валахов

— Обманывал я их хоть раз?

— Понятно, — кивнул головой Валька. — Но вы извинитесь перед Потоцким, потому что он вам этого не простит.

— Это я ему не прощу! — огрызнулся Валахов.

— Тебя выгонят за хамство, а нам еще Узень строить надо.

— Ладно, поезжай, а я извинюсь, — пообещал Валахов. И Валька знал — так оно и будет.

* * *

В тот же вечер пришла телеграмма: «За нетактичное поведение с вышестоящими товарищами старшему прорабу станции Узень А. В. Валахову объявляю выговор и предупреждаю, что впредь…»

«Все это ленты-бантики», — справедливо решил Валахов и, пропустив серию грозных предупреждений, заглянул в конец текста — телеграмма была подписана самим начальником строительства Карпенко.

Валахов вытер рукавом пот со лба и поздравил себя с тем, что легко отделался. По-настоящему попало, видимо, Потоцкому. И Андрею Васильевичу нетрудно было представить, как начальник стройки Карпенко, не глядя на собеседника и морщась, как от изжоги, спросил: «В чем дело?» Потоцкий, конечно, начал объяснять, но Карпенко с двух-трех фраз учуял в его доводах какую-то фальшивку. «Вы, пожалуйста, без эмоций — только факты», — попросил он. И Потоцкий, конечно, быстро понял, какого дурака он свалял, придя жаловаться. Но это надо было понять еще быстрее — до прихода сюда. А сейчас ему ничего другого не оставалось, как промямлить: «Да я, да мы, да Валахов…» И он домямлился до того, что минуты через две начальник строительства, все еще не поднимая своих выцветших глаз, слишком вежливо поинтересовался: «Позвольте узнать, товарищ Потоцкий, почему вы не дорожите своим рабочим временем?» А дальше, еще вежливее и без стучания кулаком об стол: «Позвольте поинтересоваться — вы кто, главный инженер строительно-монтажного поезда или третьеклассница, которую дергают за косички?» Под занавес Карпенко, должно быть, выдал еще вежливее: «Позвольте, товарищ Потоцкий, предупредить вас: я требую, чтобы о подобных эксцессах между вами и вашими подчиненными я слышал в последний раз. Иначе мы встречаемся и беседуем тоже в последний раз. Вы занимаете командный пост — вот и командуйте. Ясно?.. Тогда всего хорошего!..» Рукопожатия, конечно, отменяются.

Все это Валахову было нетрудно себе представить, но не позлорадствовать было гораздо труднее.

«Надо и мне меньше орать», — тут же решил он, но и сам не поверил, что из его благого намерения что-нибудь получится: не те масштабы, и ему, Валахову, к сожалению, еще далеко до Карпенко. И потом, не покричи он на ребят — задушевность исчезает. И, конечно, прорабка, где тыкают окурки куда попало, — не кабинет с пушистым ковром на полу.

Вздохнув, он бросил на потрескавшееся от его кулаков настольное стекло телеграмму. Она чем-то напоминала Валахову нотации учителей.

«Детский сад какой-то», — прочитав телеграмму еще раз, усмехнулся он и понял, что текст изобрела его старая приятельница, секретарша начальника стройки. А Карпенко, не поморщившись, подписал его. Видимо, «принятием мер» он перестраховал себя от возможных кляуз Потоцкого. «Тот еще гусь!» — подумал Валахов про Карпенко и восхитился своей дерзкой непочтительностью. Потом он показал телеграмму нормировщице Катеньке.

— Как вы думаете, мадам, для чего такие штуки пишут?

— Чтобы вы поняли и чтобы вы знали! — убежденно ответила Катенька.

— Так и надо понимать жизнь, маркиза, — похвалил ее Валахов и по-школярски зафорсил перед ней: — Продолжение следует. Подшей, Катюша, эту главу к моему документально-биографическому роману.

Валахов, видимо, хотел сказать, что и в будущем он получит еще немало выговоров.

Весьма довольный собой и своим будущим, он отправился «что-нибудь пожевать».

Обгонявшие Валахова самосвалы покрывали его пылью, от которой, как выражалась Катенька, «можно сойти с ума и невозможно держать в порядке голову».

«Валька все-таки не бог, а Асакян — штучка. Надо было самому ехать, — все сомневался он по дороге в столовую. — Пустыня делает из эмбриона или человека, или…» — Он так и не мог решить, кого другого может сделать из эмбриона пустыня.

Ударом ноги он распахнул дверь столовой. За первым столом, рядом с дверью, бородатый паренек (тот «акын» из бригады знаменитого Сереги Попружного) ел щи и все, что ему в щах не нравилось, выбрасывал ложкой прямо на стол.

— Кто так плохо учил тебя держать вилку? — удивленно спросил у него Валахов.

В столовой, как в лесу перед громом, сразу наступила тишина. «Концерта ждут, — догадался Валахов, сразу успокоившись и затосковав. — Эх, сюда бы культурных девчонок побольше! А то сам уже не могу дверь по-человечески открыть… Опускаемся». Он устало сел напротив бородача и, помолчав, велел ему принести из посудомоечной тряпку и убрать со стола. Бородач хотел было заерепениться, но Валахов тут же, на удивление публике, очень спокойно попросил его:

— Сделай, борода, мне такое одолжение, или я сам за тобой уберу, а ты на всю жизнь невоспитанным человеком останешься.

И бородач решил, что ему действительно будет лучше, если он принесет тряпку и вытрет стол.

— Молодец! — похвалил его Валахов. — А если что не так — извини меня, грешного.