Грубиян

Одиночеством наслаждаюсь недолго, потому что кто-то из парней явно нёс вахту на сторожевой башне, и теперь четыре моих лучших друга с удивлением на лицах выплывают из парадных дверей.

— Неужели всё настолько плохо? — спрашивает Костян, кивая в сторону «вредной привычки».

— Хуже, дружище, — выдыхаю дым в его сторону. — Откровенно херово, я бы сказал.

Пересекаюсь взглядами с Егором, который чересчур внимательно разглядывает моё лицо.

— Желание набить мне морду всё ещё в силе?

Вот он определённо не был на мордобой настроен; ручки вон свои в карманах джинсов спрятал, пацифист несчастный.

— Никуда не делось, но малость поутихло, — с очередной затяжкой успокаиваю друга.

Егор ухмыляется.

— Тогда поделись дозой никотина.

Ошалело смотрю на его протянутую в просительном жесте руку: если кто из нашей пятёрки «никогда и ни за что», то это Егор, потому что все остальные так или иначе успели попробовать. Кто-то отцовские сигареты, как я, за что потом пару часов харкал кровью и на избитую задницу несколько дней сесть не мог; кто-то курил стебли бурьяна, выдранного из-под балконов на окраине города, и это был реально чистый кайф. От сигареты хер когда добьёшься подобного «вкуса», какую бы шмаль туда ни добавляли. Я, как самый отбитый из всей компании, пробовал ещё и третий вариант — сухую траву, но ощущения уже были не те. Да и отец начисто отбил желание повторять что-то подобное, причём отбил буквально: в тот раз болела не только задница, но и уязвлённое самолюбие истерически вопило, потому что воспитательный процесс при толпе свидетелей — та ещё профилактика от дурных привычек. После этого я торжественно дал себе клятву никогда больше не курить и не бухать; со вторым пунктом, правда, вышло полное фиаско, а теперь и первый угрожающе по швам затрещал.

А вот Егор ни в какую не соглашался; даже когда я пообещал ему расправу, он не поддался. И старательно отбивался, пока я силком забивал его рот сухой травой, — говорю же, по шкале ебанутости я — шкала.

— Ты ж ни разу в жизни ни одной затяжки не сделал, Ёжик — вспоминаю его детское прозвище собственного сочинения. — Не дай Бог щас кони двинешь — меня ж до конца жизни в тюрягу упрячут! — Бросаю хмурый взгляд на пачку. — Пофиг, один хер долго не протяну — мне тут рак прогнозируют…

Парни ухмыляются, в том числе и Егор, и я протягиваю ему сигарету в качестве трубки мира, потому что, что бы между нами ни происходило, все четверо останутся моими друзьями, за которых я нахер любого порву.

— Уравняем шансы, чтоб ты не сдох в одиночестве, — ржёт Ёжик и ловко вытаскивает сразу две штуки.

Я ехидно ухмыляюсь, потому что всё ещё не верю, что Егор вытянет никотин хотя бы раз: вообще-то, дешёвые понты — это из репертуара Лёхи, но они, видимо, сегодня поменялись местами. Мозговитый Шастинский и отбитый Корсаков — это ж как сильно надо бухнуть, чтоб такое забыть?

Но Ёжик приятно удивляет: не заходится кашлем, не зеленеет, не морщится даже. Аж гордость за него берёт!

Хмурюсь, пресекая последнюю мысль. Кажется, никотиновый яд уже просочился в мозг, и последний начинает выдавать на анализ всякую херню. Поощрять самолюбие парней категорически противопоказано, ибо в этом случае слишком высок уровень возникновения «звёздной болезни». Тушу недокуренную сигарету носком зимнего кроссовка и теперь уже сам в порядке очереди вглядываюсь в лицо друга.

— Я смотрю, тебе ещё хуёвей, чем мне, — выдаю прописную истину.

Корсаков согласно кивает, хотя я и без этого вижу на его лбу неоновую вывеску в свете софитов «здесь засела баба». Кирюхе вот повезло: никакой трагикомедии; увидел, повёлся, влюбился, женился. А вот для нас с Егором подобные увертюры категорически противопоказаны. Пожалуй, на роль ответственного семьянина ещё подходит Костян — весь такой чинный, благородный, справедливый и муторно-правильный. И, если мы с Корсаковым ещё каким-то боком вписываемся в формулу «жена — дети», то Лёху в этой области даже представить не могу; на ум ничего кроме слова «полный пиздец» не приходит.

— Поделиться не хочешь? — вновь спрашиваю.

И на всякий случай окидываю взглядом остальных парней, но, кажется, они тоже не в курсе. Все, кроме Кира: это паршивец уж очень подозрительно хмурился и удивлённым или хотя бы заинтересованным нихера не выглядел.

— Не хочу, — качает головой Корсаков, но слететь с катушек не успеваю, потому что он продолжает: — Пиздец, как не хочу, но должен, иначе ебанусь.

Мы дружно ждём, пока Ёжик докурит, а после втягиваемся во внутренности клуба, только на боулинг никто не настроен. И ещё я дал себе установку на то, что ни один хлыщ до бухла не дотянется, пока я не узнаю, что там за конец света у Корсакова, и сам не получу парочку советов о том, как окончательно не озвереть.

Прокручиваю в голове всю эту хуету и понимаю, что с головокружительно скоростью приобретаю статус женоненавистника: если б не грёбаный противоположный пол, проблем с психикой бы не предвиделось. Да и наша крепкая мужская дружба не дала бы трещину.