Группа крови на рукаве (СИ)

Приглядевшись к партизанам получше, рассмотрел среди них еще несколько псевдо-подростков. Ну не привык я чтобы у женщин ноги коротюсенькие были и штаны как у хлебороба ставропольского, широкие, из грубой ткани.

Лиен в этом плане выгодно отличалась от своих соотечественниц. Учительница все-таки. “Плугом или сохой” не сгорблена, спинка ровная, ноги точеные, грудь — яблочки переростки, личико ясное, носик вздернутый. Барби, да и только. Откуда только такая в глухомани взялась? Может от переопыления во время войны с французами? Хотя, мне кажется, Лиен постарше будет, того времени, когда первые лягушатники высадились в джунглях.

Похлебка на вид напоминала выжимку из застарелых портянок. И пахла также. В мутном бульоне угадывались рисинки и мелкие части какой-то тушки. Слишком мелкие чтобы быть кабаном или оленем. Не буду спрашивать, что это. Дареному коню в жопу не заглядывают. Я задержал дыхание, сморщился как стручок засохшего гороха и залил в себя первую ложку. Не понял. Попробовал еще уже дыша и принюхиваясь. А ничего себе так. Хлебнул снова. Бля! Вкуснотища! Специи, всякие корешки-приправы…

Самое главное, не смотреть в тарелку и не задаваться вопросом, чьи это я только что коготки схрумкал. Будем считать, что не коготки это вовсе, а хрящик свиной лытки.

Иван даже глазом не моргнул. Уплетал за обе щеки. Все-таки амеровские консервы по сравнению с “домашней” жрачкой — фуфло. Ну раз, ну два поесть можно, а потом приедаются. Если уж на, то пошло, самая лучшая “консерва” это родной китайский “Дошик”, тысячи студентов, командировочных и прочих гастарбайтеров выживали на этих бич-пакетах. Глутамата там столько напихано, что не приедается лапша. Наоборот. Как у кошек вырабатывается стойка на “Вискас”.

Под ночлег нам выделили отдельный шалаш. Судя по запаху, в нем совсем недавно обитали “прожженные” партизаны. Сейчас шалаш свободен. Очевидно не вернулся из боя отряд. Много вьетнамцев полегло, а сколько еще поляжет?

Стемнело. Разлеглись валетом на подстилке из вороха травянистых волокон, напоминавших мочалку. Я поворочался. Захрапел Чунг. Я вздрогнул. Не Чунг, а Илья Муромец целый… Раньше за ним такого не замечал, видно на расслабоне мужик.

Скоро доберемся до своих. А что дальше? Ну допустим зенитчикам по-барабану, кого-там Иван с собой приволок. Их дело маленькое. Этим полковник может задвинуть, что боец секретный какой-нибудь. Поверят. Потом нас перебросят на базу побольше и поважнее. А ГРУ-шников там пруд пруди. Каста маленькая — не так давно созданная. Все друг друга знают. Еще со времен училищ, да и Войны. Поди ветераны то еще в строю. Особенно те, кто начинали в 41-м молодыми или потом призвались.

А у меня ни документов, ни легенды сносной. Легенду, конечно можно придумать, документами разжиться, вот только рожа моя далеко на под каждый докУмент сойдет. Рубленый подбородок как у Валуева ни с чем не спутаешь. Надеюсь Иван что-нибудь придумал. Надо поспрашивать его с пристрастием, а то все как-то руки не доходят.

Поворочался еще немного. Не спится. Влажная, жаркая ночь. Да и цикады спать не дают. Встал на четвереньки и выбрался из шалаша. Хилый месяц бросал мертвенно-бледный свет на поляну. Одинокая фигура часового возле ямы с американцами светила красной точкой сигареты. Я вытащил свою пачку. Закурил и подошел к часовому.

Тот заулыбался и что-то начал мне рассказывать. Я кивал, курил и улыбался в ответ. Иногда говорил: “Да, брат, согласен, хорошая погода, и воздух чистый, не то что в Москве”.

Часовой поправил допотопную трехлинейку (где он только откопал этот раритет, с ним, наверное, еще дед Мазай зайцев гонял) и помахал рукой в сторону, вопросительно на меня уставившись.

Хрен знает, что ему надо, но на всякий случай кивнул в ответ. Часовой радостно снял с плеча винтовку и вручил ее мне.

— Э-э-э… — опешил я. — Служивый? Я тебе что? Смена боевая? Что удумал пестрокрыл раскосый?

Вьетнамец что-то добродушно лопотал, тыча на землянку в стороне, потом показывал, как загребает невидимыми палочками невидимую еду в открытый рот.

— А-а-а… Так ты пожрать хочешь? Хочешь, чтобы я тебя подменил?

Часовой, словно понял меня, закивал. Да… Службу тут волокут не напрягаясь уставами.

— Давай мухой, набивай брюхо, только не долго. Моя па-анимай? Жри быстрее говорю, я тут всю ночь куковать не намерен. Ферштейн? У нас и так завтра марш-бросок дня на два как минимум.

Вьетнамец стал тыкать в винтовку, показывая где у Мосинки предохранитель.

— Да знаю я как курок на боевой взвод ставить. Оттянуть и повернуть, — похлопал я пальцем по круглой головке.

Часовой радостно закивал и растворился в темноте. Я закинул трехлинейку за спину и заглянул в ближайшую яму. Чернота пахнула сыростью и помоями.

— Эй, гайз, хау дую ду? — склонился я над ямой.

Послышалась возня.

— Дую спик инглишь? — раздался в ответ несмелый голос.

— Дую дую.

Я объяснил пленным, что убивать их никто не собирается (надеюсь это так). Сам я репортер независимой газеты — благо они не знают, что не бывает таких в СССР и готов передать их анкетные данные представителям Красного креста.