Группа Тревиля

— Штандартенфюрер, — сказал ему Шелленберг через две недели, — видимо, вопрос технического превосходства будет определяющим моментом в истории мира, особенно после того, как ученые проникнут в секрет атомного ядра. Я думаю, что это поняли физики, но до этого не дотащились политики. Мы будем свидетелями деградации профессии политика в том значении, к которому мы привыкли за девятнадцать веков истории. Политике наука станет диктовать будущее. Понять изначальные мотивы тех людей науки, которые вышли на передовые рубежи будущего, увидеть, кто вдохновляет этих людей в их поиске, — задача не сегодняшнего дня, вернее, не столь сегодняшнего дня, сколько далекой перспективы. Поэтому вам придется поработать с арестованным физиком. Я запамятовал его имя…

Юлиан Семёнов

«Семнадцать мгновений весны»

Москва, 6 мая. Александр Беренштейн по прозвищу Планше.

Журналист, пишущий о науке — журналист особого типа, группа Тревиля как научная лаборатория нового типа. Никто не любит экспериментов — хотя съедают и результат, и участников. Маракин и Трухин в Зоологическом музее много лет назад — это предвозвестник общей судьбы.

Случай Арамиса не выходил у меня из головы.

По своим каналам я узнал, что в федеральный, а тем более в международный розыск он не объявлен.

Дело о смерти Портоса как бы зависло и не двигалось с мёртвой точки.

Отчего-то это не было для меня неожиданным — друзей — мушкетёров вечно окружала атмосфера тайны. У них всегда всё было тишком, причём время от времени они выстреливали научными статьями, от которых все доктора стояли на ушах — не то что вшивые кандидаты.

Их подозревали в каких-то заговорах, тайных путешествиях в сибирские научные центры, а потом и в ГДР с Чехословакиями. Причём подозрения сгущались в тот момент, когда они (я знал это наверняка) просто отправлялись по Истре на байдарках. По Истре! На байдарках!

А Маракина я помнил тоже очень хорошо и сразу догадался, где может быть Арамис. Ведь Зона не отпускает, а у Атоса были дела на Зоне.

И у Маракина были дела с мутантами с Зоны, как ни трактуй его деятельность.

Я Маракина любил, но никогда бы не согласился с ним работать. Никогда. Он был сам как упырь, он высасывал соки у своих подчинённых как кровосос. Работать по двенадцать часов — это было нормально. Они все и работали.

Но тут-то его и съели. Однажды писатель Паустовский написал: «При рождении страна рождает творцов и героев, а при упадке — пыль и много начальства». Это наполовину неправда, потому что при рождении страны царит ровно такое же безобразие. И герои часто потом оказываются заурядными бандитами, как нам потом и объяснили.

Но Маракину не повезло дважды — и при распаде СССР, когда его душили пылью и начальством, и при возникновении нового государства, когда его душили деньгами, а вернее, их отсутствием.

Причём некоторые люди были вполне искренними, когда этого Маракина давили, и некоторые из них были его, кстати, сотрудниками. Нет, мушкетёры наши, конечно, держали оборону до последнего, но они-то были мальчики и девочки без семьи и без детей.

Им нужна была слава, а не презренный металл. Если кто из них и задумывался о каких-то благах, так не об окладах и дачах, а о том, как они выйдут на дискотеку с Лауреатской медалью на лацкане модного спортивного пиджака. Сам Маракин стал доктором наук в тридцать четыре года.

А группа нашего Маракина, которая сразу же стала называться группой Тревиля, сразу же стала получать плюхи в виде недостатка фондов, оборудования — и вообще всего. Ну не атомная была это проблема, не было на них Лаврентия Павловича Берии, по одному мановению пальца которого тысячи зеков начинали рыть землю в одном месте, а тысячи рабочих варить сталь в другом.

А тут план, причём на следующий год, да и тот могут не утвердить.

Ну и они начали биться об эту стену — вполне успешно, кстати. Арамис шил пуховки в общежитии, джинсы они варили, помню. Сам у них джинсы покупал.