Групповые люди

— В коммунистическом воспитании есть принцип — наказывать лучших! Но, будучи наказанными, они будут еще сильнее любить наш коллектив, еще лучше будут выполнять поручения.

И мы вместе со всеми кричали: "Ура!"

Мы жили ложью, жалобами, обидами и оскорблениями — и это считалось нормой. В нашем межличностном общении сложился некий идеологический цинизм, которым мы прикрывали свою безысходность.

— Итак, заседание лаборатории считаю открытым, — объявил Лапшин после обеда, когда значительная часть нашего плана по распутыванию веревок была качественно выполнена. — Сегодня мы остановимся на важнейших методологических проблемах философско-исторического порядка…

Мы сидели вчетвером, и, если бы не голодный паек да Квакин, все было бы терпимым.

Квакин то и дело встревал в разговор, я не выдержал и сказал ему:

— Квакин, будешь скверно вести себя — задушим.

— Как задушим? — удивился Квакин. Удивился потому, что я взял на себя несвойственную мне роль. Это Багамюк или Серов могли душить, а чтобы Степнов или Лапшин — это не по правилам.

— Задушим так, как задушили Льва Борисовича Каменева, первого председателя ВЦИК нашей страны.

— Первым председателем был Яков Михайлович Свердлов, — поправил Квакин. — А Каменева не задушили, а расстреляли, как врага народа.

— Вот и мы тебя расстреляем, как врага народа, если будешь мешать нам…

— Все что хотите делайте, а про политику не дам вам разговоры вести. Не положено.

— Ах ты сучара! — завопил Лапшин и набросил на Квакина сеть, стянул ее вокруг шеи бывшего партийного работника так сильно, что Квакин зашипел, выпучив глаза.

— Делайте что хотите, только оставьте в покое, — смирился он. — Я же о вас и думаю.

— О нас партия думает, дорогой, — сказал Лапшин и продолжал начатый раньше разговор:- Если хотите знать мое мнение, то оно сводится к тому, что сталинская ситуация нашла в нас некоторое свое продолжение…

— Почему некоторое? Еще полгода назад я говорил так: "Все то же самое, только не сажают", а теперь я говорю: "Все то же самое, только лагеря посовременнее". Это первое, — сказал Никольский. — А второе состоит в том, что мы сталинисты второго поколения. Мы образуем социальность более мерзкую, более изощренную…

— Вы себя считаете сталинистом? — спросил удивленно Лапшин.

— И вас тоже, — ответил Никольский. — Я согласен со Степновым. Мы считаем себя будто бы самыми лучшими. Я подчеркиваю — будто бы. У нас все будто бы. Мы и верим будто бы в коллективность, а на самом деле утверждаем суррогаты общения, потому что готовы за свое собственное глотку другому перегрызть. Понимаете, я раньше думал, что благо нашей жизни состоит в том, что мы ценою жертв избавились от собственнических инстинктов, а на самом деле они лишь преобразовались. Собственничество и эгоизм стали иными — паразитарными, мы хотим урывать от государства, от коллектива, в котором работаем, от близких и даже от родных. Микробы суррогатов коллективности проникли во все артерии нашего организма, поразили мозг и душу и образовали, таким образом, новое существо, которое я бы назвал безличником, или гомо суррогатус. Этот гомо удивительно приспосабливаем к любой конъюнктуре, к любым социальным условиям, и самое главное — к любым мучениям.

Второе "будто бы" производное от коллективности — это квазидемократия. Она фикция свободы, потому что каждый лишен возможности выбирать. Люди поставлены в положение монологических отношений. Над каждым властвует диктат одной персоны, в руках которой главное оружие — коллективы и коллективность, подкрепленные тюрьмами и судами. Антидемократизм состоит в том, что подавляющее меньшинство эксплуатирует поголовное большинство, присваивает себе незаслуженные и незаработанные ценности, не дает возможности этому большинству не только проявлять инициативу, но и вообще что-либо говорить от своего имени. На страже такого правопорядка стоят армия, тюрьмы, лагеря, продажные профсоюзы, зажравшаяся партия и еще множество всяких прихвостней, которые за небольшую подачку готовы уничтожить или оклеветать любого человека, выступающего за правду и справедливость.

— Ох, хлопцы, не то вы говорите, — протянул Квакин очень и очень жалостно. — Ну про демократию ладно, но партию и профсоюзы зачем же трогать? Не к добру вас приведут такие рассуждения…

— Цыц! — закричал Лапшин и полез было к Квакину с сетью, но тот замахал руками, причитая: "Не буду, не буду больше…"

— Третье "будто бы", — продолжал Никольский, — это единство, а на самом деле раздор и вражда. Заметьте, вся борьба Сталина направлена была на то, чтобы создать единство партии. Он всюду орал, на всех пленумах, совещаниях, съездах: "Нам единство партии надо хранить! Только единство, только монолит!"- а для этого сколачивал блоки и группы. Помните, в самом начале, несмотря на обоюдную неприязнь, он блокировался с Троцким против Ленина, затем с Лениным против Троцкого. После смерти Ленина он сколачивает мощный блок с Каменевым, Зиновьевым, а затем с Бухариным.