Групповые люди

— Надо ориентироваться на Восток. Там больше порядка. Все эти белые революции и революции сверху — трагические эксперименты сегодняшнего утопизма. Я реалист. Надо подготовить программные требования и брать заложников.

— Оружия хватит? — спросил Коньков.

— Имеется в наличии семь заточек, два мессера и три ступера, — ответил начальник милиции Кокошкин.

— Отлично. Пусть заходят активисты, — приказал Коньков. Вошли Багамюк, Серов, Квакин, Разводов, Завгородний и другие.

— Если будете сотрудничать с нами, тебя, Багамюк, назначим начальником колонии, Серову дадим леспромхоз, Квакину — райком, Разводова начальником милиции сделаем, а остальным дадим должности директоров предприятий. Усекли? А сейчас каждому по три пачки "Мальборо". Кончатся — еще дадим. Евсей! — крикнул Коньков человеку. — Налей каждому по стопарю, а Багамюку, учитывая габариты, дай полный лафетник.

— Ну а если накроют? — спросил Квакин.

— А что ты теряешь? За все отвечаем мы.

Вот так все просто и было. А утром 7 ноября, в яркий праздничный день, когда отряды блаженствовали в своих локалках, пили чифир, перекидывались в картишки, гнали пену, травили истории, похмелялись чистым самогоном, номенклатура собралась в клубе и объявила забастовку. Мятежники-бюрократы выставили три основных требования: ликвидировать арендный подряд и систему выборности, узаконить авторитаризм во всех звеньях жизни, не исключая и сферы коррупции, организованных групповых грабежей, взяток и прочих рядовых явлений повседневно-бюрократической жизни, уменьшить сроки наказания бывшим партийным и советским работникам, а также представителям номенклатуры и лицам, приближающимся к оному разряду. Вызвали Зарубу. Заруба пришел не один, а с опером Ореховым. И вот тут-то и произошло самое страшное. Номенклатура навалилась всей кодлой на двух руководителей колонии, приставив к их горлам заточки и ступеры, и Коньков стал читать требования.

— Как же мы можем выполнить ваши требования, если нас связали, а к горлу приставили заточки? — сказал Орехов.

— Я предлагаю все-таки собрать Совет коллектива, — сказал Заруба.

— Хорошо, мы согласны, — ответил бывший зам зав Совмина Рубакин. — Позвать Багамюка.

Но Багамюк, окончательно обюрократившийся, начал нести такую административную лажу, что Заруба от неожиданности едва не лишился разума. Куда подевались жаргонные словечки Багамюка, да и к украинизмам он прибегал чрезвычайно редко. Он шпарил как по писаному:

— Партия и правительство проявляют о нас огромную заботу, потому что мы строим новое общество, в основе которого лежит соединение производительного труда с еще большей производительностью труда, стахановское движение и инициативы с мест. Мы за диктатуру пролетариата, а потому никому не позволим клеветать на наш родной гегемон, авангард и форпост! Времена меняются так быстро, что мы не успеваем осваивать самое свежее в коммунистической идеологии. Надо! Дорогие братья и сестры, на нас смотрят все народы Европы и Азии, Америки и Австралии, Африки и, конечно, нашей родной Архары! Сплотимся же вокруг нашей партии, которую возглавляют здесь ее лучшие сыны в лице товарищей Конькова, Рубакина и других! Выполним все требования руководителей нашей системы!

Заруба сплюнул на пол. Сказал:

— Ты что, Багамюк, опупел? А вам я бы сказал, граждане осужденные, раз вы почтамт не взяли, то придут войска и каждому из вас несдобровать.

— Всыпать ему по первое число! — приказал Коньков, и два бывших руководителя предприятия навалились на Зарубу. Они дубасили его так, как будто им удалось украсть еще по одному автомобилю.

Между тем Коньков отдавал распоряжения:

— Заточки не убирать. А ты, Кокошкин, пойди возьми почтамт и телеграф. Заодно вызови Центр, пусть принимают наши требования. Или заточками проколем заложников, а заодно и Багамюка.

— А мене за шо? — робко спросил бывший вождь знаменитой колонии.

— А за соучастие.

— Послушай, Коньков, у меня рука замлела заточку держать, может быть, привяжем этих чертей к трибуне?

— Не положено, — ответил Коньков. — Надо дать им бумагу и ручки. Пусть напишут отказуху. Пусть все свои теории назовут лажей.

— Ни за что! — сразу сказал Заруба. Его снова стали дубасить и повредили глаз. — А ты, Петька, подпиши, чтобы тебя оставили в покое. Если я умру, пусть мой архив передадут в Институт Маркса — Энгельса. Запомни, Петька…

— Ах ты мерзавец! — закричал Коньков. — Ты диссидент, враг государства и партии! Тебя в тюрьме сгноить надо, а не…

— Прекратить! — скомандовал Рубакин. — Мы вызвали представителей Верховного Совета. Здесь вопрос глубже. Речь идет о государственной измене. Заруба со своей шатией готовил переворот. Это главное. Мы спасли с вами Отечество!

В это время раздался стук в двери:

— Открывайте. Прокурор.

— Мы не откроем, поскольку поймали заговорщиков, выступающих и против партии, и против государства.

— Разберемся.

— Разбираться будет Верховный Совет.

— Я дам команду группе захвата вас обезвредить.

— Мы счастливы тем, что поймали государственных преступников, и готовы умереть, но вместе с ними, а вы за это ответите. -