Грусть белых ночей

Мужчин в школе немного: директор Станислав Людвигович Синицкий, историк и географ Химченко, преподаватель младших классов, он же постоянный председатель месткома Петро Петрович Шпак, еще один историк, математик, наконец, физкультурник и я. Остальные женщины. Из женщин, кроме Ганны Андреевны, жены директора, выделяется Нина Аркадьевна, наш завуч.

О Нине Аркадьевне стоит сказать поподробней, она и впрямь заметная женщина, была когда-то замужем за полковником. Полковник вышел в отставку, построил недалеко от Ковальцов дачу, каменную, двухэтажную, — участки под такие дачи давали академикам, генералам и другим заслуженным людям. Но полковник умер, дачу пришлось продать. Поскольку у Нины Аркадьевны не было диплома, она пошла работать в нашу школу. Как завуч Нина Аркадьевна требовательна, деловита, у нее связи в районо, облоно, даже в министерстве. Благодаря ей нашу школу не ликвидировали как некомплектную.

Если Нина Аркадьевна хорошо представляет нашу школу в верхах, в районе и области, то здесь, на месте, ее главным полпредом является Ганна Андреевна. Они во всем разные, эти две женщины, друг друга, верно, недолюбливают, но умеют держаться в пределах приличия. Нина Аркадьевна и сейчас ездит заказывать платья в Вильнюс, Ригу; Ганна Андреевна шьет их сама, модных материалов не ищет и в сшитых собственноручно нарядах, со своими неизменными шуточками, острыми словцами больше похожа на деревенскую тетку, чем на учительницу.

Я получил первый томик Купалы и весь вечер листал странички, еще пахнущие свежей типографской краской, читал стихи. Купала родился в наших краях, здесь прошли его детство, юность. Он видел это вот небо, лес, поле. Приятно узнавать в звонких строчках родные картинки, пейзажи, проникаться их настроением.

Только совсем переменилась жизнь. Нет теперь крестьянина, который мечтает, чтоб стал пошире его узенький надел, да и вообще старый крестьянский уклад на глазах рушится. Хорошо это? Мне хочется, чтоб что-то от старого осталось. Что — я и сам не знаю. В деревне вырастут городские домины, маленькие непродуктивные фермы сольются в комплексы, придет новая, более совершенная техника — пускай, это хорошо, нужно, это делает легче, привлекательнее тяжелый крестьянский труд.

Но на земле должен расти хлеб, и это — вечное. Да и вообще людей никогда не перестанет манить зеленый лес, тень под деревом, птичий щебет, тихая речушка, вроде нашей, которую недавно загубили мелиораторы.

Вчера и сегодня я ходил к автобусу. Антонина не приезжает третью неделю. Зато хозяйская дочь Алеся чуть не каждые два дня тут как тут. Она сейчас очень возбужденная, какая-то суматошливая, эта Алеся. Закрывается с матерью в боковушке и подолгу шепчется с ней. Кажется, дело тут в бывшем квартиранте, моем коллеге, который прислал Алесе какое-то особенное письмо.

Алеся и сегодня дома.

Здесь я лишний, надо уйти. Вдруг решил: поеду в местечко Осовец на ярмарку. О ней весьма настойчиво объявляли районная и областная газеты.

Когда я жил в Минске, мне казалось: небольшие местечки — городки, вроде того, где я сам родился и рос, — обладают каким-то особым секретом. Жизнь там тихая, уютная, у всех на глазах. Очень любил я ярмарки, их картина до сих пор стоит перед глазами.

Еще на рассвете по всем дорогам, из всех окрестных деревень тянутся в наш городок возы, едут в своих крытых повозках цыгане, идут пешком дядьки, тетки, празднично одетые девчата; посвистывая, перекрикиваясь, хохоча вышагивают деревенские парни. Когда совсем рассветет, песчаная базарная площадь уже вся будет заставлена колхозными полуторками, возами, завалена мешками яблок, груш, забита гомонливой людской толпой. На возах, похрюкивая, лежат связанные за ноги поросята, молчаливые, жирные, с грустными глазами овечки, поблизости стоят с веревками на шее коровы, бычки и телушки.

Каждый участок базарной площади имеет свое назначение: в одном месте изделия местных мастеров-умельцев — кадушки, ушаты, подойники, маслобойки, целое море кувшинов, горшков, корчаг; рядом идет торговля фруктами, овощами; дальше мясные ряды с длинной шеренгой дубовых колод.

Не больно зажиточные были годы, когда я жил в городке, но ярмарки собирались богатые. Окрестный край привозил все, что производили землеробы, промысловые артели, мастера-кустари.

Женщины выстукивали в гончарных рядах горшки, миски, щупали кур, дули им в зад, стараясь разглядеть, жирные ли; какой-то дядька торговал корову, подходил и отходил, в волнении советовался с соседом. Один деревенский продал другому бычка на мясо, на заготовки, и наскоро запивал с ним у ларька сделку; бахали по дубовым колодам топоры, рассекая свиные туши; картошка продавалась мешками; антоновка, слуцкие беры, груши-дички — деревенскими мерками; на килограммы шел более дорогой товар — сало, мясо, мед; масло,, треугольники творога деревенские женщины продавали завернутыми в льняные тряпочки; у рядов с ушатами, долбленками, плетеными кошелками, корзинами похаживали ловкие дядьки-кустари.