Грусть белых ночей

Были привлекательны ярмарки духом доброжелательности, мягкой, незлой насмешки, царили, здесь ядреная шутка, сочное слово, певучая деревенская речь.

В автобусе, идущем в Осовец из Минска, яблоку негде упасть. Видно, и горожане прослышали, что в местечке ярмарка. Пробегают мимо окон задумчивые сосняки, голые березовые рощицы, мелькнет в прогалине деревенька.

Езды чуть больше чем полчаса, и на первой же остановке в городке я высаживаюсь. Автобус следует дальше до самого конца улицы.

Осовец — местечко старинное. Когда-то, лет триста назад, тут даже книги печатались. Теперь же вдоль мощеной улицы стоят серые домики, если они и отличаются от деревенских хат, то лишь наличием ставен, затейливых фронтончиков и кое-какими другими украшениями, которые говорят о том, что жители городка больше, чем деревенские, заботятся о красоте жилья.

В стороне от поселка большое огороженное каменной стеной кладбище, на котором возвышаются старые понурые сосны, между ними видны железные могильные кресты и каменные плиты. Закостенелый покой местечка словно сторожат две высокие башни костелов. Один костел действующий, в нем широкие врата с латинской надписью наверху, просторный, обнесенный стеной двор, обсаженный деревьями; другой превращен в склад.

Есть в Осовце чайная, отделение связи, автобусная станция, такая же незавидная, как в Ковальцах, школа, и все. Еще недавно родной городок и подобные ему поселки казались средоточием мудрой тишины, покоя, я считал, что их жители знают нечто, что и не снилось суетливым, вечно озабоченным горожанам. Обман зрения! Два года жизни в Ковальцах постепенно развеяли розовые иллюзии. Трудно представить, чтоб под крышами этих сонных, покосившихся домишек происходило что-нибудь необычное. Трудно даже оправдать существование городка, который ничего не производит, не имеет промышленности, живет с огородов да на пенсии, что получают жители. Здесь, как и в Ковальцах, совхоз, и я знаю, что обрабатывают поле считанные люди, десяток-два механизаторов. Остальные просто живут: держат коров, кормят свиней, летом стараются как-нибудь накосить сена. Осовец сохраняет свой титул только потому, что тут бывают ярмарки.

Базарная площадь справа. К ней надо добираться узким проулком. Замерзший грунт сгладили, плотно утрамбовали колеса машин, которых, видно, тьма тут проехала. Но и вред от них же: расквасили скованные льдом лужи, и теперь во многих местах грязь. Горожане, возвращающиеся к автобусной остановке, жмутся к заборам, чтоб не запачкать обувь. Поначалу я не обратил внимания, что сумки у тех, кто успел побродить по ярмарке, не слишком оттягивают им руки.

Ближняя сторона широкой базарной площади сплошь заставлена «Волгами», «Москвичами», «Жигулями», «Запорожцами» разных выпусков и цветов. Между ними там-сям мелькают мотоциклы с колясками. Должно быть, сотни три горожан приехали на ярмарку на собственных колесах.

Но дальше тоже машины. Большие и малые грузовики с опущенными бортами, автобусы с раскрытыми дверцами, ларьки, палатки. Всюду развешаны нейлоновые, капроновые куртки, жакеты, свитера, платки, косынки, лежат горы материи, ватников, валенок, довольно неуклюжих сапог, каких и в деревне давно никто не носит, ботинок, галош и другого фабричного добра.

Торговля, однако, идет вяло. У машин, палаток по одной-две женщины, которые, поджав губы, нехотя щупают товар.

Село своего почти ничего не продает. Поодаль от машин стоят привязанные к возам три или четыре коровы; пережевывая жвачку, они грустными глазами взирают на человеческую суету; свободно похаживает бычок с длинной веревкой на шее; прокопченный, замшелый дедок, не найдя покупателей, вскинул на плечо деревянную маслобойку, понес домой.

Неожиданно сталкиваюсь с Антониной. Она в том же пальто, в вязаном платке, лицо возбужденное. Растерявшись, я не успел слова вымолвить.

— Ты чего здесь? — удивленно и как-то немного смущенно спрашивает она.

— Просто так. Хотел на ярмарку посмотреть.

— Мне туфли нужны. Только тут не ярмарка, а надувательство. Привезли то, что в городе не покупают.

У меня вспыхивает мысль, что встреча на счастье. Мы с Антониной можем сейчас уйти с ярмарки, посидеть в чайной, побродить по местечку, где нас никто не знает. Я говорю ей об этом, но она отказывается:

— Не могу. Приехала со знакомым на машине. Прощай.

Через минуту она скрывается в толпе. Я не смотрю в ту сторону, куда она пошла. Зачем мне смотреть.

VII