Грусть белых ночей

На следующий день вечером Ковалюк, получивший на экзамене пятерку, с нетерпением ждал Асю. Она не приходила. Тогда он сам вышел в коридор, какое-то время ходил, курил, рассчитывая, что перед сном Ася все-таки покажется. Она и вправду появилась с полотенцем на плече, прошла мимо Ковалюка, даже не глянув в его сторону.

Он дождался, пока она умылась.

— Ася, — окликнул тихо, — прости, если обидел. Я не хотел...

Она усмехнулась, окинула Ковалюка дружелюбным взглядом, козой проскочила в свою комнату.

И все пошло как раньше. Вечером Ася приходит в комнату, где живет Ковалюк, присаживается на чью-нибудь постель, сидит, вслушиваясь в разговор. Сама в нем не участвует. Может сидеть так час, второй, бросая дружеские взгляды на Ковалюка, незаметно для других улыбаясь ему.

Ковалюк и рано утром видит Асю: идет умываться в одно время с ней, украдкой любуется ее стройной, тоненькой фигуркой, холмиками грудей, едва заметно поднимающими ткань старого, линялого халатика, по-женски грациозными, неожиданно широкими, округлыми бедрами.

Теперь Ковалюк думает об Асе постоянно. Она словно взяла его в плен, приворожила. Еще раз сходили в кино. На этот раз он не пробует обнять Асю, боится, что она снова оттолкнет его.

Зимняя сессия окончилась. Денег у Ковалюка нет. Давно миновали дни, когда он мог позволить себе купить буханку «коммерческого» хлеба или селедку на Юбилейном базаре.

Нет денег, даже не на что купить билет; чтобы съездить в каникулы домой. Никогда еще не был Ковалюк в таком безвыходном положении.

Комната пуста: кто поехал домой, кто, пользуясь свободой от занятий, бродит по городу. Ключ от комнаты Ковалюк держит у себя — на случай, если вдруг забежит Ася. Тогда они запрутся — посидят, поговорят.

Ася тут как тут — легка на помине.

— Еду в Слуцк. Сходим еще разок в ресторан. В тот, в который первый раз ходили...

Ковалюк молчит — не в силах признаться, что в карманах ни копейки. Не отвечая, выбегает из комнаты. Мысль работает лихорадочно: деньги есть только у Горева — он работает в редакции. Застать бы в комнате...

Горев на месте — лежит в постели, читает. Приглашает сесть, настраивается на беседу. Но Ковалюку некогда.

— Одолжи две сотни, — просит он. — Отдам скоро.

На что при этом надеется, не знает сам.

Горев без колебаний раскрывает кошелек — шесть красных тридцатирублевых бумажек и две десятки.

— Отдашь, когда будут.

В ресторане не так многолюдно, как в прошлый раз. Может, потому, что в дверях швейцар, в самой силе еще дядька, время от времени покидает свой пост, чтобы заглянуть в зал.

Ковалюк, как галантный кавалер, — читал же в книгах, как обращаться с дамами, — подает меню Асе.

Она сама выбирать не хочет.

— Возьми что-нибудь. Посидим, музыку послушаем.

Музыка — два аккордеониста. Они сидят сбоку от буфета, перед ними даже ноты поставлены.

В конце концов, что будет, то будет. Двух сотенных хватит, чтобы поесть и немного выпить. Ковалюк заказывает тарелку бутербродов с колбаской и маленький — на триста граммов — графинчик водки.

Ася выглядит счастливой. Поглядывает на Ковалюка повлажневшими глазами. Ковалюк разговорчив, как никогда: рассказывает про фронт, про бои, в которых участвовал.

— Мой лейтенант на фронте не был, — вдруг сообщает Ася. — Воевал в училище. Под крылышком у моего папы...

Ковалюк кажется себе смелым, сильным, ловким. Танцевать, по сути, не умеет, но, выпив, отваживается.

Из ресторана вышли перед самым закрытием. В интернатском дворе он приблизил свое лицо к Асиному, коснулся щекой ее щеки, обнял за плечи.

— Идем ко мне...

Как и в первый раз, она вырвалась из объятий. Ни слова не сказав, вбежала в двери интерната.

Теперь он отнесся к этому спокойнее: знал — завтра она придет.

Ковалюк начинает чувствовать, что отношения с Асей приносят больше печали, нежели радости. Они не возвышают душу, а, наоборот, угнетают. Так же, пожалуй, было и с Мариной Севернёвой.

Да, на фронте мирное житье представало другим. Любовь тоже не такою виделась. Ковалюк когда-то думал, что он и любимая девушка построят свои отношения на полной взаимной искренности. Он бы мог все до последней мелочи про себя рассказать — Марине Севернёвой, Асе. Только ни та, ни другая не интересовались этим. О себе тоже не хотят рассказывать.

Марину Ковалюк знал мало. Учились в разных классах, познакомились на выпускном вечере и еще несколько вечеров побродили по песчаным улицам местечка, посидели на лавочке. В Марине он любил свою мечту, которая возникла не без воздействия книг, к тому моменту прочитанных. Но мечта — одно, жизнь — другое...

От двухсот рублей, одолженных у Горева, остались две скомканные трехрублевки. И еще сто рублей нужно отдать Феде Бакуновичу. Только из каких капиталов отдавать?..

Ковалюк твердо решил не тратиться больше на Асю. Пусть едет в свой Слуцк. Небось еще любит своего пьяницу. Разводом только припугнуть его хочет. Пусть любит... Есть женщины, которых тянет к своим мучителям. Не зря Ницше — фашисты объявили его своим пророком — писал, что в отношениях с женщиной самое главное — кнут...