Грусть белых ночей

Впрочем, я все понимаю. Из Маховца действительно вышло немало учителей, работающих в окрестных деревнях. Незамужние проводили каникулы у родителей, а теперь разъезжаются по школам. Устраиваются проводы. Такая же вечеринка была в прошлом году, но я тогда не пошел.

В душе теплится слабая надежда, что увижу Стасю. Может, она приехала, сидит там, куда ведет меня Василенко? Зачем же в таком случае он старался? Но я отгоняю эту мысль. Стася на веселые сборища не ходит. Здесь, в Маховце, поведение ее безукоризненно. Относительно Стаси мне все понятно: есть Виктор, он заслонил ей свет.

Скорее всего, Василенко старается для кого-то другого. Меня пытаются женить, поэтому охотно приглашают на именины и вечеринки.

Проводы устроены в доме учителей-пенсионеров Свиридецких. Дом этот просто отличный и, может, даже самый лучший в Маховце. Он кирпичный, просторный, оштукатуренный, побеленный, с мезонином и четырехскатной жестяной крышей. Около дома большой сад с дорожками, увитой диким виноградом крытой беседкой и самодельным фонтаном. Портит вид дома и сада излишне высокий забор, оплетенный вверху колючей проволокой. Свиридецким, хоть они и на пенсии, не стоило бы натягивать на забор эту проволоку...

Компанию застали в сборе. За столом человек двадцать. Из хорошо знакомых мне — Будай и мастер цеха ширпотреба Анисковец, черный, наполовину седой, с неподвижной правой рукой. Меня посадили между Терезой и Вандой, дочерьми Свиридецких. Будай, сидящий напротив, подмигивает, прикрыв ладонью рот.

Тереза и Ванда довольно красивые. Похожи одна на другую мало. Старшая Свиридецкая более приметна лицом и фигурой. Улыбаясь, она по-кошачьи сужает глаза и облизывает красные сухие губы. Ванда — скромнее, взгляд ее глаз с длинными ресницами мягок и доверчив.

Мы вспоминаем начало учебного года, затем по очереди учительниц. Полоса неловкости прошла, поднимается гомон. Я как бы бросил компании вызов, налив в стакан пива. Тереза попыталась отобрать у меня стакан, и наши руки скрестились. Она стрельнула в меня суженными глазами.

Неожиданно я услышал имя Стаси. Разговаривали между собой Алина и черненькая, как мушка, жена мастера Анисковца.

— Летчик женатый. Уже два года. Ребенок есть. А с ней играет, как кот с мышью...

Не знаю, говорили они для меня или просто так. В Маховце нас со Стасей мало видели. За весь год я был у нее только два раза. И еще несколько раз мы гуляли за селом. Но было темно, и никто по дороге не встретился.

Меня охватывает, радость. В другом свете встает Стасино приглашение быть в тот вечер с ней. Она хотела иметь во мне опору, защитника, а я позорно сбежал. Я мямля и трус. Ждал еще, что Стася придет на станцию. Зачем идти? Женщины любят настоящих мужчин, упрямых и настойчивых. А я кисель, нытик, рефлективный тип, не способный ни на что серьезное.

Обернувшись к соседке, Терезе Брониславовне, я стал украдкой разглядывать ее. Красивая женщина, а в жизни не очень везучая. Была замужем за районным прокурором, но он оставил ее. Вместе с мальчиком. Не посмотрел, что понизят в должности. Потом жила еще с одним. Если правда то, что я слышал, брак был странным: он, она порознь клали деньги на сберкнижку, а на питание вносили равные доли.

— Сколько вы ловите рыбы? — неожиданно спросила меня Тереза.

— Какой рыбы?

— Ну самой обыкновенной, плавающей в реке. Вы же лесничий, у вас есть ружье и эти, как их называют, спиннинги.

Зачем ей это знать? Интересуется, хочет узнать мой характер? Сколько я ловлю рыбы? Могу сказать. Я вырос на Днепре, в детстве и в юности увлекался рыбной ловлей. Ловил красноперок, язей, лещей. Однажды поймал сома. А теперь не ловлю совсем, здесь нет реки. И на охоту не хожу, только однажды убил лису. Шкурку берегу до сих пор. Даже портиться начала... Надо обратиться к скорняку.

— А вы могли бы снять сапоги с убитого?

Что ей ответить? На войне я не был. Родился в тот год, когда война началась. В армии служил с шестидесятого по шестьдесят второй. Во время маневров в нашем полку погиб сержант. Его похоронили в сапогах...

— Почему вы об этом спрашиваете?

Тереза смеется. Глаза ее стали влажными и еще больше сузились. Меня охватывает тоска. Кажется, еще никогда не было так тоскливо за столом. Ничего нельзя с собой поделать, но и не надо от себя прятаться...

В неинтересных для меня разговорах прошел еще час. Я уже не мог дольше держаться.

Тереза включила радиолу. Начались танцы. Я вынул сигарету, потихоньку вышел во двор. Чтобы никто не задержал, юркнул за калитку. Небо понемногу проясняется. В разрывах облаков проглядывают звезды. Еще рано, только одиннадцать часов, а поезд из Микацевичей приходит в два. Стася должна приехать, так как до занятий остался один день. Она сама говорила, что приедет за день до начала учебного года.

Я не могу без Стаси. И уже совсем не думаю о летчике. Он исчез, растворился в тумане. Стася звала меня, и в тот вечер мне надо было быть с ней. Что из того, что Виктор вернулся? Она же просила прийти, чувствуя, что он появится. Я не знал только, что летчик женат. А это совершенно меняет дело.