Грусть белых ночей

Через улицу наискосок каменное здание почты, которая адреса не меняла, и Высоцкий направляется туда, покупает в киоске газету и, примостившись на скамейке со спинкой и массивными чугунными ножками, долго сидит.

Двухэтажный, деревянный, срубленный на прямой угол дом, похожий на коробок спичек, многое значил в его жизни. Прежней редакции газеты — большей по удельному весу и по штату — места в нем хватало. Высоцкий будто зримо видит скрипучую крутую лестничку, которая вела на второй этаж, обшарпанные обои на стенках, соты комнатушек, кабинетов.

На первом этаже в тесных каморках размещались отделы писем, культуры, сельскохозяйственный и машинописное бюро. Два старых «ундервуда» под ловкими пальцами редакционных машинисток трещали как пулеметы, так что человек, проходящий мимо домика, даже не глядя на вывеску, мог догадаться, что тут за учреждение.

Принимала Высоцкого в редакцию Ольга Самсоновна Бакуновская, маленькая, подвижная, с заплетенными в старомодный клубок волосами, с синими, по-детски доверчивыми глазами.

— Вы печатали что-нибудь?

— Стихи. В вашей газете.

— Знаете редакционную работу?

— Полгода работал корректором.

— Ай как хорошо! Оформим разъездным корреспондентом. Квартиры не дадим, карточку — с нового месяца. Задание получите в отделах. — Поглядев на шинель, которую Высоцкий не успел даже расстегнуть, на чемодан, поставленный возле двери, она виновато усмехнулась: — С квартирами тяжело. Пока найдете, ночуйте в редакции.

Разговор об устройстве на работу в такое солидное учреждение, как редакция, занял не более пяти минут. Ольга Самсоновна на военную шинель смотрела с уважением.

Он ночевал в редакции месяца три, пока не нашел собственный угол.

Удивительное было послевоенное время. По-своему великое и неповторимое. Настроение, несмотря на руины, землянки, голод, холод, царило высокое, возвышенное. Окончилась громадная, неслыханная в истории война, думал Высоцкий, и теперь начнется эпоха мира и счастья. Разве миллионы жизней, принесенные в жертву, не порука такому счастью?

Охваченный радостью от встречи с родными местами, Высоцкий довольно быстро — примерно через месяц после поступления в редакцию — написал первый очерк. Съездил в колхоз, в отдаленную бригаду, поговорил с бригадиром, вчерашним фронтовиком, и написал.

Он ждал триумфа, признания себя как газетчика...

Дубовик, заведующий сельхозотделом, высокий, широкоплечий, крепко сложенный, но больной туберкулезом легких, глуховатый, взрывчатый как динамит, долго подчеркивал синим карандашом отдельные слова.

— Слушай, корреспондент. На шести страницах я насчитал тридцать два слова «торжественно». Хочу торжественно заявить, что бросаю твой очерк в корзину...

Что ж, Высоцкому надо было понемногу спускаться на землю.

Высоцкий в основном работал на сельхозотдел, и писать его учил Дубовик. Заведующий отделом как раз переживал полосу взлета. Почти в каждом номере не только областной, но и республиканской газеты появлялись заметки, корреспонденции, очерки, подписанные псевдонимом «Ал. Боровой». Он был просто неутомим, этот Боровой, — никуда не ездил, не высовывал носа из редакции, но знал о делах каждого более или менее видного колхоза, МТС. Мог дать характеристику председателю, бригадирам, звеньевым, которые в то время начинали греметь.

Высоцкий считал, что никогда не станет таким сведущим, как Дубовик. И не научится так легко писать. Тот клал на стол стопку аккуратно нарезанной газетной бумаги, пододвигал ближе чернильницу, выгонял из кабинета курильщиков и, не обращая внимания на разговоры, телефонные звонки — может, потому, что был глуховат, — писал. Сразу придумывал название, отмечал абзацы, диалоги, почти ничего не вычеркивал. Его стиль, манера казались Высоцкому примером. Он и теперь помнит начало одного очерка, написанного Боровым: «Ехали трактористы. Ехали на ремонт...»

Свое время Высоцкий проводил преимущественно в командировках и за год многого достиг. Начал понимать структуру партийных, советских, сельскохозяйственных органов, узнал, кто кому подчиняется, от кого что зависит, знал нормы высева, глубину пахоты, сроки сева, сенокоса, уборки. Впрочем, почти до совершеннолетия он жил среди полей, лесов, и большой науки не было нужно. Область тем временем отставала по всем показателям — тракторный парк разбитый, коней мало, да и те болеют, большая половина погорельцев не вылезла из землянок, урожаи, надои мизерные. А в райзо стрекотали арифмометры, в колхозы спускались бумаги: посеять столько, удобрения внести столько, урожай собрать такой-то. Регламентация полная. Колхозникам оставалось внимательно читать и выполнять постановления.