Грусть белых ночей

На нее вдруг нападает смех. Она хочет сдержать его и не может — захлебывается, выхватив из сумки носовой платок, вытирает слезы, выступившие на глазах, опускает голову, — не хочет, чтоб кто-нибудь видел ее в таком состоянии. Смеется искренне — всем существом, до самозабвенья. А Высоцкому неловко. Мгновенно в памяти встает картина, напоминающая что-то подобное. Когда он убежал из лагеря, попал к партизанам, то чаще, чем в другие места, заглядывал в одно большое лесное село, вернее, в облюбованную, выбранную им самим хату в этом селе, где жили мать с дочкой. Дочке было лет восемнадцать, звали ее Параска, и, кажется, она с симпатией относилась к молодому и не сказать чтоб невидному партизану, каким тогда он был. Во всяком случае, с пустыми руками из хаты не выпускала, а если оставался ночевать, угощала, как могла. Про Клару он ничего не знал, не знал, где она, жива ли, и были все основания полагать, что есть на свете другая женская душа, которая искренне им заинтересована.

Так случилось, что в этом селе партизаны соединялись с регулярными частями Красной Армии. Высоцкий был зачислен в пехотный полк, получил амуницию, в новеньком солдатском обмундировании пришел попрощаться с Параской. Она тоже для такого случая прифрантилась — надела светлое, в полоску, ситцевое платье, которое очень шло ее полноватой фигуре. Был теплый звездный вечер, и вдвоем с Параской они вышли посидеть на лавочке.

Пользуясь тем, что за дочкой не следит зоркое материнское око, Высоцкий сделал робкую попытку прижать к себе Параску, и так же, как теперь Галя, она начала захлебываться смехом. Невеселое получилось расставание. Когда это было? Тридцать лет назад, в такой же сентябрьский день, но тогда ему было только двадцать, теперь без нескольких месяцев полвека, с точки зрения Гали, которая, видимо, только родилась, когда он пошел воевать, он старый, очень старый человек. Поэтому она, простая душа, и смеется над его запоздалым, нелепым ухаживанием.

— Почему вы загрустили? — спросила Галя.

— Вспомнил Параску.

— Какую Параску? — На ее лице неподдельное удивление.

— Была такая. Умела так же, как и вы, смеяться.

Она сразу помрачнела. Вид виноватый, смущенный, и она этого не старается скрыть.

Высоцкому становится жаль молодую женщину, и, чтобы утешить ее, он рассказывает о своих отношениях с Параской. Но вид у нее по-прежнему невеселый.

— Вы ей не писали с фронта?

— Нет.

— И никогда в том селе не бывали?

— Нет.

— Ничего вы в женщинах не понимаете. Ничегошеньки! — последнее слово она выговаривает громко, протяжно, как бы с каким-то вызовом.

Тем временем официантка принесла закуску и коньяк. Высоцкий налил рюмки, и они выпили.

— У вас тут была девушка? — снова спросила Галя.

Высоцкий удивленно взглянул на нее. Она затронула то, о чем ему не хотелось говорить.

— Была, — ответил он. — Я говорил вам: пять лет работал тут в газете. Она и теперь тут живет. Если захотите, я расскажу. Только не теперь, позже.

— Вы с ней встречались?

— Нет.

— Не хотите ее видеть?

— Не хочу.

Коньяк понемногу делает свое. Отсюда, с палубы неподвижного пароходика, необычными, незнакомыми кажутся деревья в парке, изгиб широкой синей Припяти, отсвечивающей солнечными бликами, заречный луг и далекий сосняк. Тон, направление разговора все больше сближают Высоцкого с молодой землячкой, у которой вид греческой богини, приятный грудной голос и такой искренний смех. Что бы там ни было, а она украсила его дни, придала смысл пребыванию в городе теперь уже далекой молодости.

— Хотите, покажу фокус? — неожиданно для себя спрашивает ее Высоцкий. Галя смотрит на него с недоумением. Он берет один из фужеров, выливает на палец капельку воды, оставшуюся на дне, и начинает водить пальцем по стеклянному ободку. Через минуту слышится тихий мелодичный звон, звук возрастает, становится пронзительным, тревожным — будто завывает сирена. Вот уже и из-за соседних столиков стали оглядываться и прислушиваться.

— Какой чистый звук! — восклицает Галя. — Я не знала, что стекло может так петь.

— Не всякое. Только хрусталь. Когда я был студентом, мы пугали таким звуком тех, кто пил коньяк.

Высоцкий снова налил в рюмки.

— Давайте выпьем за наше местечко. Детство я провел там, только жаль, вас тогда не было на свете. Несколько раз приезжал после войны, но вы, наверно, еще и в школу не ходили. Не суждено было познакомиться...

— Вы в двухэтажной школе учились?

— В двухэтажной.

— Я — в трехэтажной, — Галя заметно оживилась. — Глянешь в окно, и далеко видно. Лес, поле. Особенно зимой красиво. Белый снег и темный лес. По мере приближения весны, если смотреть вечером, лес и снег становятся синими...

— Вы, Галя, в душе поэт.

— Скажите лучше — неудачный геолог. Теперь даже литературные журналы не читаю. Только детективы.

Давайте выпьем.