Грусть улыбается искренне

— Ой-ой-ой, — обезьянничая, пропел он. — Поэзию вспомнили! Не верю я этим писакам! — Витька чувствовал, что внутри растёт азарт поспорить. — В школе просто тошнит от мальчиков-зайчиков, которые томно склоняют головку, делают грустненькую мордашку и начинают типа с выражением читать. И все в восторге! А мне аж противно. Фиг с два они хоть что-то понимают и знают о том, о чём рассказывают. Аркашка нецелованный, а о любви, гаденыш, такие рифмы плетёт! Брехун.

Девушка открыла глаза и села ровнее, скрестив руки на груди.

— Зачем же так сокрушаться? — Инга выглядела несколько удивлённой. — Мало ли какие там у вас в школе Аркашки… Пусть читают как хотят. А мне просто нравится стих и вечер. Вот и всё.

Не дожидаясь более никаких реплик, девушка встала, направившись меж клумб к крыльцу.

Витька постоял пару секунд, мешкая, и потом всё-таки решил догнать её. В самом деле, с чего было так яро спорить и что-то доказывать? Каждый ведь останется при своём мнении. Просто мальчишке всегда казалось, что это выпендрёж. Но что до Инги, так он знал, что она не стала бы притворяться. Значит, девчонке и впрямь нравится всё это рифмоплётство… Что ж: чем бы дитя ни тешилось…

— Сменим тему? — предложил Виктор, ухватив её под руки и немножко даже приподняв над землёй.

— Да уж, на более нейтральную, — согласилась Инга, опасливо глядя вниз до тех самых пор, пока парнишка не поставил её на ноги. — Что-то ты буйный сегодня.

— Сам в шоке, — Витька пожал плечами. — Ну вот буйствую, пока буйствуется! А то сегодня утром Тамара опять уколы какие-то подозрительные делала… Может, вскоре слягу, как тогда. Будешь мне еду приносить, аки престарелому. Уж не до буйств будет…

Девчонка с лёгким сожалением в глазах похлопала парня по плечу.

— Да ладно прибедняться. Это от вредных ваших привычек всё. Ты ещё ничего, а Шпала наш первые две недели лежал пластом, вообще не вставал.

— О, так раз я такой крепкий, может, покурить немного можно? — спросил Витя, с опаской поглядев на девочку.

— Да пожалуйста, — хихикнула она. — Только погоди, я Тим-Тиму скажу, чтобы он реанимацию на вечер забронировал.

Витька вздохнул, смирившись.

— Докатился… Не курю, не пью. Зато стишочки слушаю.

— О ужас, — иронично сказала Инга, крепко взяв его за руку. — Молодо-зелено, Витька. Сколько ты ещё не понимаешь.

Парень хотел возразить снова, но передумал. Хватит на сегодня.

Птицы почти расселись и угомонились. Алое солнце давным-давно закатилось за поликлинику. Начинало смеркаться; на первом этаже и в некоторых палатах загорелся свет. Инга плелась рядом молча, со странной отрешённостью в глазах, глядя в пустоту, точно слепая. Она сбивала с толку и переменами настроения, и отходчивостью, и терпением, и словами своими. Ведь это он, Виктор, собирался её учить жизни: быть смелее, давать отпор, вести себя наглее… А что слышит? «Молодо-зелено, Витька» от собственной ученицы? Глупость какая-то несусветная.

Виктор не зря вспоминал «подозрительные» уколы.

После душа он почувствовал слабость. И хоть недомогание сперва казалось лёгким и ненавязчивым, парень знал, в какое отвратительное состояние оно может перерасти. Когда вся больница готовилась ко сну и в палатах зажигался свет, Витька в очередной раз отказался от ужина и ушёл к себе.

Бабушка всегда говорила ему, что сон — лучшее лекарство, и мальчишка решил тем вечером внять её совету. Кое-как убедив Ингу в том, что он чувствует себя терпимо и ни в чём не нуждается, Виктор закрылся в боксе. Его окошко так и осталось тёмным до самого утра.

Сон спокойным не был. Он видел широкое поле с высоченными колосьями пшеницы. Всё вокруг нещадно заливало палящее солнце, вдали дрожали размытые миражи, а тропинка, по которой шёл Витька с мамой и друзьями, настолько высохла от жары, что от малейшего движения в небо взмывал столб пыли. Он отошёл чуть в сторону и обернулся на попутчиков — но не увидел их: солнце палило настолько ярко, что болели глаза. Жара усиливалась и усиливалась… Витька слышал их голоса, звавшие идти дальше, но из-за дурственного света, как на негативе фотоплёнки, видел только чёрные неясные силуэты. Ему хотелось пойти, но горячий воздух сводил с ума и спутывал мысли. Ни ветерка, ни воды поблизости, ни тени.

— Эй, алё, поднимайся… Э-эй.

Виктор сонно повернулся, приоткрыв один глаз. Над ним нависало упитанное личико, разукрашенное, как у матрёшки.

— Вы кто? — прохрипел парень ещё не проснувшимся голосом.

— Медсестра я. Наталья Тарасовна. Сменщица Тамары, — звонко и поучительно пояснила светлая женщина с пухлыми, похожими на пельмени губами.

— А-а-а… — только выговорил Витя и снова плюхнулся на подушку. Сил не было ни на то, чтобы знакомиться, ни на то, чтобы говорить… Даже держать глаза открытыми, и то казалось трудновыполнимой задачей. Веки, точно на них подвесили многотонные гири, поднимались только в результате нечеловеческих усилий.

— На, температуру померяй, — попросила Наталья Тарасовна.