Грустная история со счастливым концом

Он бежал не вдоль тротуара, а поперек, он шмыгнул в дворовые ворота и помчался, а Таня — за ним. Он петлял между каких-то строений, ям, траншей, он юркал в кусты, перемахивал через низенький штакетник, исчезал в щелях и проломах дощатых заборов. Таня давно потеряла его из виду, она бежала на звук, на шум, на шорох, и догадайся Бобошкин затаиться где-нибудь, ей пришлось бы отказаться от погони. Таня в темноте подвернула ногу, раскарябала веткой нос, а перескакивая через какую-то канаву, зажмурила глаза — ей казалось, она валится в пропасть... Она уже не понимала, где бежит: безлюдные, унылые дворы, редкие лампочки над провалами подъездов, ломкие, низкие заросли бурьяна, извилистые закоулки, налитые мраком и надсадным, задыхающимся собачьим лаем...

Потом Бобошкин выскочил на пустырь, огромный, черный, весь в каких-то буграх и впадинах; бугры странно блестели под луной, мерцали холодными искрами и с хрустом осыпались, зыбились под подошвой. Посреди же пустыря — так показалось Тане — громоздко вздымалось необычной кубической формы здание, упираясь в небо тонким длинным перпендикуляром единственной трубы. Здесь, у этого здания, как сквозь землю провалился Бобошкин.

Он, конечно, никуда не провалился, он просто сбежал по крутой, уводящей вниз подвальной лестнице, и не столько сбежал, сколько скатился, потому что ее ступени покрывал толстый слой угля, и само это здание было всего-навсего кочегаркой, а вокруг блестели груды шлака и антрацита. Таня, сказав себе, что это просто-напросто обыкновенная кочегарка, по той же лестнице, как на лыжах, съехала вниз, ужасно негодуя на Бобошкина, потому что ведь это из-за него она, как ненормальная, лазит по ночам во всякие кочегарки; кроме того, ей в туфли насыпалось порядочно угольной крошки, и она колола и прямо-таки жгла ступни.

Словом, она так-таки ничего и не боялась, когда — подумаешь! — очутилась внизу, в кочегарке, низкой, узкой, с тяжелыми сводами, похожей на пещеру, и увидела там — подумаешь! — на расчищенной от угля площадке пятерых или шестерых мальчишек, ее возраста, кто постарше, кто помладше, но в среднем — ее возраста, и между ними какого-то парня лет двадцати с гаком, черномазого, заросшего, маленького, с веселыми беспощадными глазами и блестящей фиксой во рту. Все они о чем-то спорили, сидя на березовых чурках, вокруг чурбака, на котором были разбросаны замусоленные, прогнутые карты. Но при Танином появлении галдеж прекратился.

Остальное произошло за какие-то три-четыре, самое большое — пять минут, хотя для Тани эти пять минут показались самыми долгими, самыми томительными в ее жизни.

«Подумаешь!» — про себя повторила Таня, стараясь не видеть повернувшиеся к ней лица — все они слились в тот момент перед ней в одно бледное, нагло и жутко ухмыляющееся пятно. Она смотрела в глубину кочегарки — там возле топки, из которой выбивали то лиловые, то багряные отсветы, затравленно притаился Петя Бобошкин. Судя по всему, он здесь очутился не впервые.

— Петя,— сказала Таня,— а ну пошли со мной!..

Бобошкин не откликнулся, да и Танин голос прозвучал как-то сдавленно, слабо. Черномазый, с фиксой во рту подмигнул Тане и пробубнил, фальшиво коверкая слова:

— Зачем — Петя?.. Какой Петя?.. Меня Миша зовут...

— Петя! — крикнула Таня, стремясь придать своему тону повелительность.— Ты слышал?.. Сейчас же!..

Но голос ее сник, заглох, раздавленный, дурашливым хохотом. Те, на чурбаках, корчили ей гримасы, сквернословили, похабно жестикулируя и подзывая к себе.

Таня бы нашла, как им ответить, но она не ответила, а подумала о Бобошкине:

«А если он не пойдет?. — со страхом подумала она.— Что тогда?»

— Эй,— сказал с фиксой,— она сестра твоя?— и сплюнул, цыкнув слюной через плечо, не взглянув на Бобошкина.

Бобошкин молчал.

«Не пойдет...— подумала Таня, — не пойдет...»

И она сама пошла к Бобошкину.

Но это так говорится — пошла. На самом-то деле между ней и Бобошкиным находились те, на чурках. Они уже поднялись, уже забыли про карты и стояли, преградив ей дорогу. Таня должна была пройти — не мимо, а сквозь них. Прямо напротив нее стоял черномазый с фиксой, и с каждым шагом эта золотая зловещая фикса приближалась, словно медленно вонзалась в нее... Все это до неправдоподобия напоминало кое-какие кадры из фильмов, которые запрещается видеть детям до шестнадцати лет, но которые Таня, разумеется, видела. И тем не менее она шла прямо на парня с фиксой, шла, обеспамятев от страха, шла и прищуренными глазами презрительно смотрела в его веселые беспощадные глаза и думала о том, что если, что как только он коснется ее своими растопыренными пальцами... нет, раньше... она сдернет туфлю с коротким, но твердым, да еще и с железной подковкой, каблуком...

Но в этот миг что-то лязгнуло, грохнуло — это Петя Бобошкин, дико вопя, с раскаленной кочергой наперевес, кинулся на тех, кто не подпускал к нему Таню. И все они отскочили, шарахнулись в стороны, Таня вскрикнула, но Бобошкин, продолжая размахивать багровой кочергой, толкнул ее к выходу...