Грустная история со счастливым концом

Товарищи по работе над ним посмеивались, называли «кормящим отцом», а восьмого марта в шутку подарили передник, тот самый, в котором он теперь сидел перед Таней, но Бобошкин-старший не поддавался, храня верность идеалам юности. Кроме того, его действительно не тянули ни пивная, ни стадион, ни субботний преферанс... В особенности теперь, когда его жена уехала на три года в аспирантуру. Это был очень серьезный, ответственный шаг — и оба долго думали и решали, ехать ей или не ехать. С одной стороны — дом, дети, семья. С другой — наука, талант... Его даже пригласили в ее институт, поговорить, посоветоваться, объяснить, что он должен пойти на известные жертвы. Особенно на этом, то есть на жертвах, настаивал научный руководитель жены, он был из Москвы, но случился как раз в городе — молодой, с легкой сединкой, которая придавала его лицу мужественное и интеллектуальное выражение. Он особенно настойчиво говорил о науке и о жертвах, он говорил об этом и за столом, и на кухне, где Бобошкин-старший, в честь его прихода, готовил салат, и даже сам показал Бобошкину, как готовят салат «Люцифер» — выяснилось, что салаты — хобби молодого ученого.

Жена много плакала, собирая вещи, и все упорней твердила, что никуда не поедет, и он помогал ей укладываться и уговаривал — не зарывать талант в землю и думать не о семье, а о науке, которая в ней так нуждается. И, наконец, она ослабла, сдалась и сказала, что едет только для него, только потому, что он ее так уговаривал, иначе она бы ни за что не поехала. И она поцеловала его очень крепко на прощанье в лысеющее темя и долго махала из вагона.

Теперь она писала, что рвется домой, к нему и к детям, писала, что ужасно скучает, и присылала дефицитные стиральные порошки самого лучшего качества, прямо-таки суперкласса. Но там, в Москве, ей, видно, приходилось нелегко, писала она все реже, и начинала письма с извинений, с объяснений, что вынуждена работать напряженно, с полной отдачей сил, чтобы завершить диссертацию в срок и вернуться.

Когда Таня услышала всю эту трогательную историю, она не стала больше ни о чем расспрашивать.

Она пришла к Бобошкиным назавтра и усадила Петю за уроки. Она пришла сюда и на второй, и на третий день, сознавая, что тут не помогут ни родительские собрания, ни воспитательные беседы. Просто надо, чтобы дом был домом, а семья — семьей. Но каким же сложным было то, что выглядело таким простым!