Грустная история со счастливым концом

Однажды, сказал Андрей Владимирович, когда я всерьез занимался кактусами... Так вот, когда я занимался кактусами, мне удалось раздобыть один превосходный кактус, который по латыни называется... (он употребил длинное название, которого автор, к своему стыду, не запомнил). Я ухаживал за ним день и ночь, поливал, менял землю, переставлял из тени на солнце, а потом ставил опять в тень, но кактус хирел и увядал на глазах. И какие рекомендации мне знатоки не давали, какие консультации, не только устные, но и письменные, я не получал — ничего не помогало, и я решил — кактуса мне не спасти.

Но получилось так, что я забросил все свои кактусы... И что бы вы думали?.. Однажды я увидел свой кактус — он стал зеленым, плотным, мясистым, он вытянулся вверх!.. Мало того — он расцвел/..

Всем очень понравилась притча Андрея Владимировича, особенно Теренции Павловне. Последнее время ей вообще нравилось все, что говорит Андрей Владимирович.

И она сказала, что это прекрасная, мудрая притча, и она понимает и совершенно согласна с тем смыслом, который в ней заключен.

Однако Андрей Владимирович, спокойно дослушав ее до конца, заметил, что его притча еще не кончена. И он закончил ее так:

У меня, сказал он, было тридцать три вида кактусов. И когда я их забросил, половина из них выжила, но другая... другая половина погибла...

Вот, собственно, и все, что я хотел сказать.

Теперь никто не торопился объявить свое мнение о притче, все задумались, но Рюриков, казалось, этого только и добивался.

— По-моему, вы хотите этим сказать,— неуверенно проговорила Виктория Николаевна,— вы хотите сказать, что сильным кактусам не нужен уход, а слабые...

— Я хотел сказать, для каждого кактуса требуется особый уход, только и всего!..— рассмеялся Рюриков.— Но это мой первый опыт в художественной прозе, и я, должно быть, неудачно выразил свою мысль...

Мы не знаем, какому роду кактусов уподобил бы Андрей Владимирович Таню Ларионову, но нам известно, что среди урагана выдумок, затей и срочных общественных мероприятий Тане иногда становилось так тяжело, так тоскливо — хоть плачь...

Казалось бы, все складывается для нее как нельзя лучше. История со спасением малыша успела для всех поблекнуть и в самом деле превратиться в историю. Таня теперь всем была действительно необходима, каждому не терпелось ее увидеть, о чем-то спросить, что-то выяснить, уладить, отрегулировать массу вопросов. И она выясняла, улаживала, а в особенно важных случаях отправлялась к Эрасту Георгиевичу. Все знали, какое странное влияние имеет она на директора... Но, впрочем, никто не находил это влияние странным. Напротив, было естественно, что такой властью над ним пользуется именно она, Таня Ларионова...

Эраст Георгиевич ни в чем ей не отказывал, не мог отказать с тех пор, как однажды, явясь к нему в кабинет, она сказала, что немедленно раскроет перед всеми свою тайну если... Если...

Она победила. Не все ли равно, как, думала она. Важно, что теперь всем будет хорошо.

И вот — всем теперь было хорошо, но Таня все чаще чувствовала себя чужой среди общей суеты и веселья. Все чаще хотелось ей уединяться, чтобы ее никто не видел, и она никого... Но в одиночестве ей бывало еще хуже. Она заходила к Бобошкиным, готовила с Петей уроки, хозяйничала — это не помогало...

Женя весь поглощен был ЮТом, с которым Таня в конце концов примирила Эраста Георгиевича. Занятия и тренировки продолжались, но за наглухо запертыми дверьми. Женя был сух, мрачен, сосредоточен, все перемены он со своими друзьями составлял какие-то формулы и толковал по поводу полей.

Тане тоже хотелось поверить в эти пол я, но она не могла... Тем не менее, как никто другой, она желала удачи Жене...

Она всем желала удачи, всем помогала, как могла, и во всей школе, казалось, у нее не было ни врагов, ни завистников...

Что же мучило и терзало ее теперь?..